— Мне жаль ее, — сказал я, — но не забывай, Гиула, это была всего лишь муха.
— Я раздавил ее всмятку, — лепетал он, — я убил ее. Я чувствую себя убийцей…
— Чушь, Гиула, это мог быть любой из нас. Но как мы теперь объясним это Паганини?
— Я убил ее…
Вошел Чи. Он скорчил мрачную физиономию.
— Это невыносимо, эта бестия только приносила несчастье. Присматривайте за Паганини, когда он проснется.
— Я убил ее, — снова забормотал Гиула.
— Если бы эта бестия умерла тогда, — сказал Чи, — теперь мы можем приготовиться к причитаниям. Прекрати скулить, Гиула, через два месяца мы катапультируем зонды. Когда мы будем на Земле, ты сможешь построить целую ферму мух. Есть вещи похуже, чем дохлая муха.
Чи держался за щеку.
— Что с тобой? — спросил я.
Он сморщился.
— Зуб болит.
— Опять? Если больше ничего — тогда Соня быстро это поправит.
— Никогда, — решительно сказал он. — Она должна будет дергать…
— Ну и что?
— Ну и что! У меня болит коренной зуб, тот самый, у которого по меньшей мере четыре корня. А она не зубной врач. Зуб необходимо пломбировать, он еще в хорошем состоянии.
— Но, Чи, такой смешной зуб. Разевай рот и черт с ним.
Он действительно разинул рот и указал мне пальцем на зуб.
— Ты называешь это смешным? Он сидит прочно словно столетнее дерево.
— Тогда путь растет дальше, — сказал я и оставил его наедине с Гиулой. Мне следовало рассказать об этом Соне, но когда я был у нее, я забыл обо всем. Так тяжело вспомнить о чем-либо. То же самое с моими записями. Если я не делаю каждый день пару записей, потом из моей памяти все словно рукой смело. Но это происходит, пожалуй, не только со мной. Порой в нашей памяти появляются проблески, без какой-либо взаимосвязи. Так было и сейчас, когда я был у Сони. Мы говорили о всяких пустяках и затем молчали целую вечность — может быть, минуту или час — не знаю. Затем я провел рукой по ее волосам, и она вдруг сказала совершенно бессвязно, погрузившись в свои мысли: «Освенцим…»
— Почему ты сказала это, Соня? — спросил я. Она посмотрела на меня и повторила слово. Я не хотел продолжать расспросы. Она потеряла там родственников. Наш мозг хранит воспоминания, и когда-нибудь вдруг он что-нибудь воспроизведет. И со мной тоже происходило такое. У меня всегда перед глазами картинка — озеро Нясиярви, когда я думаю о Земле. Затем я вижу моего мальчика и воду и лес. И еще что-нибудь снова и снова всплывает в моей памяти: самолет и небо, затянутое облаками. Я даже думаю, что говорю об этом во сне — это же однажды было моей профессией. Как это было давно — есть ли еще вообще такое?
Я еще немного побыл с ней, но затем меня понесло в сад. Прошло много времени пока я поймал Землю в телескоп. Странно, всякий раз когда я вижу эту маленькую звезду, я чувствую в себе глубокое удовлетворение.
Пятнадцатое мая
Не был бы Паганини уже душевнобольным, сейчас он точно стал бы таким. Он бесперестанно шептал: «О, Рабиндранат, где ты? Почему ты покинул нас? Я пойду за тобой и буду тебя искать. Все пойдут за мной!»
Я находился рядом с ним, и когда он меня увидел, он воскликнул: «Он убил тебя, белобрысый сделал это».
Мне совсем не хотелось связываться с ним, но он преследовал меня и изрекал страшные угрозы. Он бы всех нас уничтожил. Гиула был выше этого ужаса, он больше не жаловался. Вместо этого он апатично торчал в саду. И ему совсем не мешали сетования Чи, который лез на стенку с лицом, перекосившимся от боли.
— О, боги, — услышал я жалобы Чи, — Танталус[23] не выносил таких страданий как я! Это уже больше не зубная боль, вся челюсть загноилась!
— Это всего лишь зуб, — заверила Соня. Чи стонал.
— Дай мне таблетки, Соня.
Он принял таблетку — уже пятую, но его зубная боль не проходила. К тому же еще угрозы и проклятья Паганини. Жизнь в этой тесноте уже была достаточно тяжелой, сейчас она стала невыносимой. Я не спускал глаз с Паганини; мы опасались того, что он снова может что-нибудь учинить. Бедняга все еще был тенью самого себя. Он словно птица в клетке порхал по космическому кораблю. К тому же он хотел стать птицей, чтобы вылететь и искать своего Рабиндраната. Я больше не мог вынести нытье и бредни и умолял Соню дать ему снотворное. Она показала мне наш запас медикаментов. Если так и дальше пойдет, он скоро закончится. Все же Соня подмешала ему снотворное. Она была больна как и все мы, больна душой и телом. Нервы взбунтовались. Хоть бы случай смилостивился над нами и столкнул бы нас еще раз с каким-нибудь астероидом…
Шестнадцатоемая
Пару часов на борту царил покой. Мы все, кроме Чи, спали. Он снова лезет на стенку. Я не понимаю, как человек может выказывать столько мужества и при мысли о зубном враче ведет себя как самый жалкий трус. Чи забрался ко мне в каюту и сказал:
— Стюарт, я упаковал свои расчеты. Я доверяю их тебе. Если вы будете спасены, передай их в Институт Космических Исследований.
Он говорил с идиотской серьезностью, словно он хотел проститься с жизнью. Но Чи только лишь хотел позволить Соне вырвать у него зуб, ничего более.
— Возможно то, — продолжил он, — что со мной случится инфаркт. Я знал одного, который умер через час после того, как у него вырвали зуб…
Я сказал так же серьезно: «Я передам твою рукопись. Где нам следует похоронить тебя — рядом с Мишей или ты желаешь особенное место? Из сада открывается лучший вид…»
У Чи вырвалось проклятие, он оставил меня. Как давно я больше не слушал музыкальных концертов! Я принес магнитофон в свою каюту и поставил большую де-моль-токкату с фугой. Пьянящая гармония этой фуги, которую было почти невозможно распутать просто слушая, могла быть написана для нас. Я включил аппарат на очень маленькую громкость, но у Сони был очень чуткий слух. Она забралась в мою каюту и тихо слушала. Пара счастливых минут…
Мы сидели рядом, не говоря ни слова. Звуки отдавались в нас эхом словно буря, и я еще никогда так глубоко не ощущал, как в эти минуты, какая необыкновенная сила исходила от этой музыки. Она подрывала все земное, она была даже сильнее природной стихии. Какой великий человек, написавший ее. Я подумал о Паганини, когда он однажды по своей наивности назвал созвездия начальными буквами имени создателя этой музыка.
Соня должно быть переживала нечто подобное. Она переживала, что ее пациент больше не мог слушать такую музыку. Она сидела рядом со мной; я видел ее профиль и я думал: Как она прекрасна. Тяготы этого полета ничуть не сказались на ее шарме. Чи был прав, она сильнее всех нас. Пряди волос спадали на ее лоб. Я уложил их обратно.
