- Как же вы там вообще живете? - не выдержал наступившего молчания Горин. Как будто Петр существовал где-то на иной, далекой и дикой планете.
- Да так и живем, - просто ответил Петр. - Колбаса, масло, сахар, все по талонам, теперь и мыло по карточкам.
- Шизнь, тезка, - скаламбурил Донецкий. - Они делают вид, что платят, мы делаем вид, что работаем...
Донецкий еще говорил что-то, а Горин смотрел на него, на Петра и думал, что все мы - тезки, все мы - люди, которые изъясняются на русском языке, народ одной удивительно богатой и щедрой на таланты страны, а вот как жили веками, так и живем в скудости и духовной нищете. Сколько, казалось, происходит перемен, а разве повернешь ее, Гору?.. Прощай немытая Россия, страна рабов, страна господ, и вы, мундиры голубые, и ты, покорный им народ, - всплыли строки Лермонтова, опять Поэт, опять Гора...
Пешеходная экскурсия по Пятигорску началась с площадки, откуда открывалась панорама Горы. Снизу мелкий лесок постепенно переходил в кустарник, ближе к вершине только трава покрывала склоны и где-то там в одна тысяча девятьсот двадцать пятом году от рождества Христова к слету ударниц труда был высечен портрет Ленина. Гора несла его, как значок на груди, ее вечная безликая сущность была визуально присвоена и получила свою метку, что Гора принадлежит первому в мире государству рабочих и крестьян.
Скульптор, реставрировавший портрет после неудачной попытки немцев во время войны расстрелять портрет из орудия, высек заодно на скале четверостишие собственного сочинения. Вознесенный на Гору опус вряд ли можно было назвать поэтической вершиной, но стихи были посвящены уже не тому, с кого делался каменно-тесный портрет, а товарищу Сталину и вполне годились для нимба, откованного под прессом репрессий, отполированного массой славословий и водруженного на чело вождя всех народов и времен. Соединив на себе портрет Ленина со стихами, посвященными Сталину, Гора стала наглядным символом Системы.
Изначально не могло быть поэзии в высеченных, казалось бы, навечно строчках, истинная поэзия звучала в струнах Эоловой арфы - специальный инструмент был установлен нашими предками на Холодном отроге Горы, и в бытность свою налетавший ветер будоражил ее вечный покой странными звуками. Их любил слушать Поэт. Наши современники лишены этого вдохновляющего действия, ибо время беспощадно порвало струны, а советское время ликвидировало и самую арфу.
Узкая тропа сбежала вниз и привела к гроту, в котором так любил уединяться Лермонтов, где Печорин встретился с Верой, это было свидание любви, отсюда виден весь Пятигорск с каскадом широкой лестницы, заполненной кринолинами, сюртуками и мундирами общества, съехавшегося на воды. Оказывается по тем временам надобно было иметь изрядное здоровье, чтобы выдержать ежедневное действие прописанных эскулапами сорока-пятидесяти стаканов насыщенной газами, ионами и минералами воды. До чего же беспредельна вера человека в чудодейственность непонятного, подумал Горин, и как жадно хватается он за целебное средство, чтобы поскорее избавиться от болезни. Получив же облегчение, опять безрассудно тратит время своей единственной жизни.
Павильон над источниками венчал лестницу, здесь княжна Мери помогла поднять оброненную кружку оправлявшемуся от раны Грушницкому. Тропа вдоль Горячего отрога привела к бронзовому орлу, терзавшему змею болезней, а от него совсем вниз к еще одному гроту. Под его сводами пировали друзья, звучали смех, тосты, стихи и песни, отсюда была видна скала с портретом Ленина на Холодном отроге, павильон над источниками и орел на Горячем отроге. Оглянувшись на пройденный путь, Горин как бы обернулся в прошлое, дымка которого, как на полотнах импрессионистов, окружала какую-то иную, возвышенную и наполненную поэзией и высокими страстями жизнь.
Напротив грота высился ажурный стеклянный павильон "Лермонтовская галерея" с готическими башенками в голубых, красных и желтых витражах, полностью видный сквозь ветви не успевших еще обрядиться в весеннюю листву деревьев парка. Из глубины его показались двое мальчишек лет по двенадцать-пятнадцать в ярких спортивных шапочках и куртках, один - в красных кроссовках, другой - в оранжевых резиновых сапожках. В руках у них были рогатки, и они, подбирая на ходу камни, искали цель, чтобы поразить ее. Издалека не было видно полета снаряда, но то металлическим звоном отзывался фонарь, то глухим стоном дерево, то сухим щелчком скамейка. Они добрались до стеклянного павильона, обошли его, деловито рассматривая, и скрылись за углом. Звон разбитого витража отозвался эхом в пустом павильоне, задрожали стекла и экскурсанты завертели головами, не понимая, где источник тревожного звука.
- Вот звери, - покачала головой экскурсовод, видевшая рейд молодых варваров. - И что же из них вырастет? Рэкетиры? Слава богу, хоть в Афганистан их больше не пошлют опыта набираться... На этом наша пешеходная экскурсия по Пятигорску заканчивается. Вопросы есть?
Вопросы-то есть, да где ответы, подумал Горин.
Жизнь Горина в санатории обрела свою временную стабильность, сообразную расписанию процедур: с утра к источнику номер семь, завтрак, кислородный коктейль в лечебном корпусе, на автобусе в грязелечебницу, возвращение как раз к обеду, "тихий час", вновь к источнику номер семь перед ужином и вечер, растрачиваемый Гориным на телевизор или видеосалон. Горинскоу санаторному бытие было осложнено, правда, тем, что Донецкого приковал к постели приступ острого радикулита. Боли были настолько сильны, что Донецкий со стоном и чрезвычайно медленно разворачивался вокруг своей оси, подняться же по нужде самостоятельно совсем не мог. Врач предложила Донецкому сделать блокаду, но тот наотрез отказался от уколов, боясь заразиться спидом, как это произошло с группой детей и женщин в башкирской Элисте. Лечился он растирками адамова корня, который Горин приобретал на местном рынке.
Распорядок процедур с виду был пунктуальным - каждый лечащийся, в том числе и Горин, имел на руках пухлую санаторную книжку с табуляграммами, рассчитанными на компьютере, с точным указанием времени приема, иначе как управиться с многотысячным потоком страждущих, но жизнь постоянно вносила свои коррективы. Особенно в грязелечебнице. Высокие потолки первого зала в лохмотьях облупившейся масляной краски неясно отражали гул разговоров, шарканье ног и отдельные выкрики длинной очереди ожидающих своего сеанса. Было нечто одинаковое в столпившихся - каждый держал в руках пластиковый пакет с орлом, клюющим змею болезней, но было и различие. Обладатели санаторных книжек с орденом Победы, увитым гвардейской лентой, составляли особую касту ветеранов ВОВ - неблагозвучная аббревиатура Великой Отечественной. Они проходили, не задерживаясь, вперед и были напористы и бесстрашны, как возможно когда-то в рукопашном бою с врагом. Как и любые другие привилегированные, ветераны ВОВ вызывали только глухое раздражение у толпящихся в ожидании и справедливо, по мнению Горина, считавших, что перед бледным от боли лицом недуга все равны. К столику регистраторши, в обход барьера, подходили и другие личности, они, склоняясь, что-то шептали ей, и в большинстве случаев получали пропуск на беспрепятственный проход. При этом совсем не верилось, что в стране провозглашенного семьдесят один год назад социального равенства столько заслуженных лиц.
