потери эрекции.
А дальше все обещало стать только хуже, в этом Лэнс не сомневался. Мама пыталась его утешить, но легче от этого не стало.
– Золотце мое, не плачь. Ну прости. Я погорячилась, бывает. Но все к лучшему.
– Ничего не к лучшему. Мне нужна была женщина.
– Она тебе не пара.
– Она мне подходила. Слышишь: подходила!
– Только не шикса! Тебе нужна хорошая девушка еврейского происхождения.
– Я ненавижу еврейских девушек. Одри была еврейской девушкой; Бернис была еврейской девушкой; эта ужасная Дарлина из прачечной, с которой ты все пыталась меня свести – она тоже была еврейской девушкой. Я их всех терпеть не мог. У нас с ними не было ничего общего.
– Ты просто еще не встретил правильной девушки.
– Я НЕНАВИЖУ ЕВРЕЙСКИХ ДЕВУШЕК! ОНИ ВСЕ ПОХОЖИ НА ТЕБЯ!
– Поди прополощи рот! – обиженно выпалила мама, помолчала и продолжила наставительным тоном: – Вот за тем меня обратно и прислали. Чтобы я нашла тебе хорошую девушку, с которой ты смог бы пойти по дороге жизни, и чтоб готовила не слишком уж плохо. Вот что я сделаю, чтобы ты был счастлив, дитятко мое. Я найду такую, что сможет заменить меня, потому как мне самой этого больше не дано, и, кстати, эта шалава оставила в ванной свои труселя. Буду признательна, если ты их сожжешь при малейшей возможности.
Лэнс сидел на полу, уронив голову на руки, и пытался придумать способ красиво покончить с собой. К сожалению, ничего путного в голову не шло.
Следующие несколько недель выдались такими, что по сравнению с ними Вторая мировая война казалась милым комедийным шоу в стиле Гилберта и Салливана. Мама преследовала его везде. Даже на работе.
Лэнс был инструктором в школе вождения; мама считала эту профессию недостойной его талантов.
– Мама, я не умею ни рисовать, ни лепить, ни петь, для хирурга у меня слишком неуклюжие руки, у меня нет честолюбия, и кино я не люблю настолько, чтобы сделать карьеру в Голливуде. Мне нравится учить людей водить машины. И я могу не думать о своей работе в свободное время. Так что оставь меня в покое.
Само собой, «оставить его в покое» на работе мама не могла. Она то и дело отпускала едкие замечания в адрес бедолаг, доверившихся опеке Лэнса. И – с учетом того, что они и так были напуганы до смерти, впервые сев за руль – стоило маме подать голос, как результаты оказывались прямо-таки катастрофическими.
– И ты таки называешь эту идиотку водителем? Да ей только дирижаблем править подальше от земли…
Визг тормозов. Столкновение с кормой городского автобуса.
– Нет, ты только посмотри на него! Слеп как литвяк! Или как сбежавший из дурки…
Визг тормозов. Машина выезжает на тротуар и останавливается на чьем-то парадном газоне.
– Глаза бы мои не глядели! Мало того, что мнит себя Джейн Мэнсфилд в блондинистом парике и с юбчонкой до пупика в надежде совратить моего невинного сынулю, так она еще и назад сдает как пьяная свинья…
Визг тормозов. Машина сбивает последовательно лавочку на автобусной остановке, знак автобусной остановки, проскакивает бензозаправку и останавливается, уткнувшись в будку фотоавтомата.
Однако она не ограничивалась работой; она следовала за Лэнсом в клуб, куда он шел в надежде потанцевать, а может, и познакомиться с девушкой; она следовала за Лэнсом в гости к приятелю на новоселье (всего неделю спустя приятель продал дом, потому как клялся и божился, что в доме поселилось привидение); она следовала за ним в химчистку, в банк, в багетную мастерскую, на балет и, само собой, в туалет – убедиться правильные ли у Лэнса какашки.
И каждый вечер ему теперь названивали девушки. Девушки, которых неизвестно что заставило набрать его номер.
– Алё? Это Лэнс Гольдфейн? Вы не поверите, но я… это… не подумайте, что я сумасшедшая, но я слышала голос, когда в субботу была у младшего брата на бар-мицве. Голос, который сказал, какой вы классный парень, и как мне с вами будет хорошо. Меня зовут Ширли, я не замужем, и…
Они стучались ему в дверь, они приходили к нему на работу, они осаждали его в обеденный перерыв, они преследовали его на улице и звонили, звонили, звонили…
И все они были похожи на маму. С толстыми лодыжками, в очках, хорошенькие как конфетки, все как на подбор божественно готовили… ну, по крайней мере, утверждали, что их мацелаткес с картошкой воздушны как перышко. Лэнс бежал от них без оглядки.
Но как бы он от них ни прятался, они его находили.
Он молил мать о пощаде, но она твердо вознамерилась найти ему хорошую девушку. Не женщину, именно девушку. Хорошую девушку. Хорошую еврейскую девушку. Если и имелся более верный способ сойти с ума, Лэнс Гольдфейн такого не знал. Порой он и впрямь начинал заговариваться.
С Джоани они познакомились в супермаркете «Хьюз». Они столкнулись тележками, он врезался спиной в полку с чипсами, и она помогла ему разобрать завал. Юмор у нее оказался не то, что черным, а просто ультрафиолетовым, и ему понравилась ее короткая стрижка. Он предложил ей выпить кофе. Она согласилась, и он безмолвно молился, чтобы мама хоть на этот раз не вмешивалась.
Мама не вмешалась.
Две недели спустя, в постели (мамы в поле зрения не наблюдалось) он признался ей в любви, они долго обсуждали ее карьеру судебного репортера в маленьком еженедельнике и в конце концов решили, что им стоит пожениться.
Тут он решил, что обязан рассказать ей про маму.
– Ну да, я знаю, – сказала она, когда он закончил рассказ.
– Ты? Знаешь?
– Ага. Твоя мама просила меня отыскать тебя.
– Господи…
– Аминь.
– Чего-чего?
– Ну, мы с ней встретились и очень мило поболтали. Очень даже симпатичная женщина. Немного настырная, не без этого, но, в общем, она хотела как лучше.
– Ты… встречалась с моей матерью?
– Угу.
– Но… но… Джоани…
– Да не бери ты в голову, милый, – сказала она, прижимая его к маленькой, но очень уютной груди. – Я думаю, мы ее больше не услышим. Она не вернется. Некоторые возвращаются, кое-кто даже в свое тело, но твоя мама сейчас в тех славных местах, где ей не придется больше переживать за тебя.
– Но ты совсем не похожа на тех, с кем она меня пыталась свести… – он осекся. – Постой-ка. Ты говоришь, ты с ней встречалась? То есть, из этого следует…
– Да, милый, именно это и следует. Но ты не переживай! Во всех остальных отношениях я совершенно нормальная женщина. А самое лучшее во всем этом то, что, думаю, мы ее
