— Понятно, теперь вопрос другой. Отряд Гойгова ещё здесь?
— С утра были здесь, — перекусывая нитку, вновь отозвался Север, — только ушли уже, наверное. Для них война продолжается, старейшина собрал, кого смог, и теперь обратно в свои горы возвращается.
— Где они остановились?
— Из нашей палатки налево, седьмая по правую руку.
Быстренько проскочив между палаток в указанном направлении, застал покидающих наш лагерь горцев — десятков семь бойцов, направляющихся к выходу. Замыкал их колонну сам старейшина, так же как и все его воины, в чёрной горке, с оружием и рюкзаком на плечах. Успел всё же. Разговоры долгие вести было некогда, и, кратко объяснив алиму суть моей просьбы, я получил ответ, что дело будет решено в самом скором времени. И я, прощаясь, пожелал старейшине и его бойцам удачи.
На следующий день, ближе к полудню, весь личный состав Кавказского корпуса выстроился на утоптанной площадке возле полевого аэродрома. По правому флангу, в окружении немногочисленной свиты, — сам комкор, тридцатилетний обрюзгший мужчина в новеньком сером мундире, в погонах генерал‑майора, дальше — все мы, стоящие неровными коробками воины корпуса. Первыми стоят штурмовики, за ними территориалы, дальше каратянцы, а в самом конце, как сироты какие, мы, всё, что осталось от элитного гвардейского батальона спецназначения, восемьдесят девять солдат и сержантов, два прапорщика и один офицер, наш комбат.
Простояли мы без малого два часа, и, наконец, рядом с первым «кукурузником» приземлился второй. Открылся люк, экипаж второго самолёта сноровисто подтянул к нему небольшую лесенку, и появился он, наш Верховный Главнокомандующий собственной персоной, стройный и подтянутый дядька пятидесяти пяти лет. Выглядел он так же, как и на своих портретах, в изобилии украшающих стены кабинетов всяческих ответственных работников по всей Конфедерации. Те же самые очки в тонкой оправе, та же самая бородка клинышком, умное лицо, седые волосы, строгий серый костюм, а в руке неизменная инкрустированная трость.
В сопровождении трёх офицеров Генштаба в полковничьих чинах, думается мне, замаскированных офицеров госбезопасности, он неспешно направился к нам, и над полем разнеслась команда комкора:
— Смирно! Равнение на середину!
Музыки у нас не было, плаца ровного тоже, и, пройдя по утоптанному в землицу гравию, комкор направился к Главкому. Симаков‑младший хотел выглядеть браво перед своим отцом, но на подходе стушевался, голос его резко охрип, и, как‑то невнятно доложившись, он понурился и пристроился позади сопровождающих президента полковников.
Президент, сделав вид, что в упор не замечает своего первенца, медленно, не торопясь, как на прогулке, направился вдоль строя. По его невозмутимому виду нельзя было понять, о чём он думает в этот момент и ради чего, собственно, покинул столицу и совершил столь дальний перелёт. Он прошёл мимо штурмовиков, миновал территориалов и каратянцев, а напротив Ерёменко, стоявшего без движения и преданно поедавшего начальство глазами, остановился. Рядом с ним, буквально в двух шагах, замерли офицеры свиты, а позади, как не пришей рукав, неловко переминался с ноги на ногу комкор.
Ну, сейчас начнётся, подумал я и скосил глаза на наш строй. Слухи о строгости президента ходили самые что ни есть устрашающие, и то, что он не любил разболтанность и неопрятность в одежде, знал каждый солдат в Конфедерации. Мы для него просто идеальные в этом плане жертвы, так как, несмотря на все наши усилия привести форму в порядок, видок у нас был затрапезный. На кого ни глянь в нашем строю, у всех недостатки какие‑то имеются: то пуговиц нет, то заплатки на самом видном месте, а то и берцы кушать просят. В общем, с виду самая натуральная банда. Хотя человек он всё же не глупый, должен понимать, через что мы прошли. Посмотрим, что будет, а нам бояться нечего, так как дальше фронта не пошлют.
Симаков‑старший, так и не сказав комбату ни единого слова, возобновил своё продвижение вдоль строя. Так же неспешно прошёлся до самого его конца и направился на середину. Вот он оказался напротив меня, буквально метрах в пяти, обернулся и, ещё раз оглядев наш негустой трёхшереножный строй, громко сказал:
— Воины‑гвардейцы, благодарю за службу!
Никто нас к этому не готовил, но грудь сама собой вобрала в себя воздух, на миг задержала его и выдохнула:
— Служим Конфедерации, товарищ Верховный Главнокомандующий!
Главком кивнул одному из полковников, который держал в руках небольшой чемоданчик, и тот без промедления его открыл. Там лежали первые наградные знаки нашего государства — чёрные кресты с перекрещенными мечами серебристого цвета. Это был Кубанский Крест, и мы, все те, кто уцелел в боях за Нальчик, Нарткалу, Алтуд, Советское и Карагач, вошли в первую сотню получивших эти награды. Наш президент начал с конца строя, каждому из нас жал руку и вкладывал в ладонь небольшой, покрытый эмалью кусочек металла. Вся процедура награждения прошла всего за десять минут, но эти минуты тянулись для каждого из нас очень и очень долго.
Возле Ерёменко Симаков‑старший задержался, кивнул ему так, как если бы узнал его, и отвёл его в сторону. Несколько минут, на виду у всего строя, они беседовали один на один, и о чём шёл разговор, не знал никто.
Глава государства направился дальше, а Ерёменко встал в строй и бросил очень нехороший взгляд в сторону нашего комкора. В свете того, что я знал и слышал, можно было предположить, что дела Геннадия Симакова очень плохи. Видимо, пока претендент на президентский трон находился вдалеке от столицы, Симаков‑старший смог разрешить все свои вопросы с богатейшим Приморо‑Азовским районом и теперь мог не опасаться предательства со стороны своего старшего сына. По крайней мере, именно такие думки посетили меня, а уж как оно было на самом деле, можно только догадываться.
На импровизированном плацу мы простояли около часа, после чего президент отправился в гости к местному князю, а нас распустили по палаткам. Я сидел на спальнике и вертел в руках свою самую первую в жизни награду — чёрный крестик с перекрещенными мечами. Эх, награда — это хорошо, только радости в тот момент у меня от неё не было никакой — я вспоминал своих камрадов, сгинувших на полях сражений, не доживших до сегодняшнего дня. Сколько раз так бывало, что хочешь о чём‑то спросить кого‑то, по привычке смотришь туда, где он должен быть, на его спальное место, а там совершенно другой человек находится. В такой момент чувствуешь себя несколько виноватым, и, хотя я понимал, что вины моей в том, что я выжил, а кто‑то нет, не имеется, напряг в душе всё же был.
