Ознакомительная версия.
С неохотой, но убежденный в том, что рекомендации учителя обязательно дадут нужный результат, Младший зачерпнул из ведерка горсть ледяных кубиков и прижал их к самому теплому и дорогому местечку.
Через несколько затянувшихся на часы минут, дрожа всем телом, вскрикивая от жалости к себе, но не потеряв сознания от переохлаждения, Младший вспомнил недостающие элементы сообщения, записанного «Ансафоном».
«Бедняжка… кровоизлияние в мозг… ребенок выжил…»
Он выключил воду, вышел из ванны, энергично растерся, надел две пары трусов, лег в постель, натянул одеяло до подбородка. И задумался.
Ванадий на кладбище, с белой розой в руке. Идет между надгробиями, чтобы постоять рядом с Младшим у могилы Наоми.
Младший спросил, на чьи тот приходил похороны.
«Дочь друга. Говорят, она погибла в дорожно-транспортном происшествии в Сан-Франциско. Она была моложе Наоми».
Друг оказался преподобным Уайтом. Дочь — Серафимой.
Заподозрив, что причина смерти не ДТП, Ванадий, судя по всему, попросил Беллини навести справки.
Серафима умерла… но ребенок выжил.
Простой расчет показал Младшему, что Серафима забеременела в тот самый вечер, когда делила с ним ложе в доме пастора, под аккомпанемент проповеди.
Бедная Наоми погибла с его ребенком под сердцем, Серафима умерла, рожая его ребенка.
Волна гордости разом согрела заледеневшие яички. Он достиг половой зрелости, его семя воспроизводит потомство. Конечно, Младшего это не удивило. Однако убедительное подтверждение того, что мужчина он хоть куда, грело душу.
Радость, правда, охладило осознание того, что анализ крови принимается судом в качестве вещественной улики. Судебные медики смогли определить, что он — отец ребенка, погибшего вместе с Наоми. Если они продолжат расследование, то выяснят, что отец ребенка Серафимы — тоже он.
Вероятно, дочь священника не выдала его и не обвинила в изнасиловании, прежде чем умерла. Иначе он давно бы сидел за решеткой. Но девушка мертва, и прокуратура не сможет предъявить ему убедительного обвинения, даже если лабораторные тесты и покажут, что ребенок от него.
Так что угроза, о которой предупреждала интуиция, заключалась в другом.
Дальнейшие раздумья скоро все прояснили. Младший сел, охваченный тревогой.
Двумя неделями раньше, в больнице Спрюс-Хиллз, его как магнитом тянуло к наблюдательному окну в палате новорожденных. А потом, стоя у окна, он вдруг почувствовал безотчетный страх, едва не лишивший его разума. Должно быть, благодаря шестому чувству осознал, что этот загадочный Бартоломью имел какое-то отношение к младенцам.
Младший отбросил одеяло, спрыгнул с кровати. В двух парах трусов закружил по номеру.
Наверное, он не смог бы выстроить всю цепочку умозаключений, если бы не был верным последователем Цезаря Зедда. Если общество побуждало людей не придавать особого значения интуитивным догадкам, считая их алогичными и даже параноическими, Зедд указывал, что в основе интуиции лежит животный инстинкт, что благодаря ей людям может открыться истина.
Бартоломью не просто имел какое-то отношение к младенцам. Бартоломью был младенцем.
Серафима Уайт уехала в Калифорнию, чтобы родить там ребенка и избавить родителей от позора.
Покидая Спрюс-Хиллз, Младший думал, что увеличивает расстояние, отделяющее его от смертельного врага, выгадывает время для организации его планомерного поиска, если телефонный справочник округа не позволит выявить Бартоломью. А вместо этого сунулся в пасть льва.
Детей незамужних матерей, особенно умерших незамужних матерей, отцы которых, священники, не хотят подвергаться публичному унижению, обычно ждет усыновление. Поскольку Серафима родила здесь, ребенок будет усыновлен, более того, наверняка уже усыновлен семьей, проживающей в регионе Сан-Франциско.
Пока Младший кружил по номеру, страх уступил место ярости. Он хотел покоя, искал возможности стать всесторонне развитой личностью. И на тебе! Несправедливость случившегося выводила его из себя. Душа требовала отмщенья.
Привычная всем логика утверждала, что младенец двух недель от роду не может представлять собой серьезной угрозы взрослому мужчине.
В принципе, Младший не отрицал этой самой привычной всем логики, но в данном случае ставил выше мудрость философии Зедда. Его страх перед Бартоломью, его идущая изнутри враждебность к ребенку, которого он никогда не видел, не подчинялась логике и не могла объясняться паранойей. Следовательно, речь шла о животном инстинкте самосохранения, который никогда не давал осечки.
Младенец Бартоломью здесь, в Сан-Франциско. Его надо найти. От него нужно избавиться.
К тому времени, когда в голове у Младшего созрел план, как обнаружить ребенка, он так разгорячился от злости, что даже вспотел, а потому стянул с себя вторые трусы.
Гроб с телом Перри, которое было высушено полиомиелитом, не показался носильщикам тяжелой ношей. Священник помолился за ее душу, друзья отдали ей последние почести, и земля приняла Перри в свое лоно.
Пол Дамаск получил несколько приглашений к обеду. Многие полагали, что не стоит ему проводить в одиночестве столь тяжелый вечер.
Он, однако, предпочитал именно одиночество. Сочувствие друзей превращалось в пытку, постоянно напоминало о том, что Перри больше нет.
Из церкви до кладбища Пол доехал с Ганной, своей домоправительницей, но обратно решил пойти пешком. Расстояние между новой и старой постелями Перри составляло всего лишь три мили, и день выдался достаточно теплым.
У него более не было необходимости поддерживать хорошую форму, держать себя в тонусе, чтобы выполнять обязанности, которые он сам возложил на себя. С его плеч, против воли Пола, сняли тяжелую ношу, которую он с радостью нес двадцать три года.
Так что он шел, а не ехал скорее по привычке. Опять же, идя пешком, он мог оттянуть встречу с домом, который теперь стал ему совершенно чужим, в котором с понедельника любой звук отдавался гулким эхом, как в огромной пещере.
И лишь когда сумерки спустились и перешли в ночь, Пол вдруг понял, что Брайт-Бич остался далеко позади, а он, шагая на юг вдоль Прибрежной автострады, добрался до соседнего городка. Отмахал порядка десяти миль.
Но о долгой прогулке у него остались самые смутные воспоминания.
Его это особенно не удивило. Среди того многого, что более не имело для Пего ровно никакого значения, значились и понятия времени и пространства.
Он развернулся и зашагал обратно, в Брайт-Бич.
Дом встретил его пустотой и тишиной. Ганна работала только днем. Нелли Отис, компаньонку Перри, он рассчитал.
Ознакомительная версия.
