Пыльный проселок тянулся через распадок, прерываясь серебряной змейкой ручья. Подкованные сапоги убитого немца выглядывали из сухой, ломкой травы. Знойное июльское солнце стояло в зените, где все еще висела, словно приклеенная, фашистская «рама».
Гром артиллерийской канонады перекатывался от горизонта до горизонта.
Григорий Панченко
Горячий щебень
Мы с ним познакомились на старой насыпи. То еще знакомство, скажу прямо: он навел на меня автомат.
Зато не забудется.
Автомат у него, как потом выяснилось, был допотопный, под слабенький боеприпас, так что даже на ближней дистанции мой экзо мог и не пробить. С другой стороны – на такой дистанции ведь и пробивать ничего не надо: даже очень средний стрелок без промаха влепит очередь в лицо.
А мой новый знакомый был стрелком весьма изрядным. Но это выяснилось еще более потом.
Пока же – стоим, я на гребне, он внизу; смотрим друг на друга (он – через прицел). Хлопаем глазами. То есть я. У него взгляд прицельно-безжалостный, немигающий.
Уж не знаю, чем это закончилось бы, но тут Иван на насыпь поднялся. Как и я, в полный рост, не оберегаясь. Мы в ту пору почти все дураки еще были… нет, скорее все-таки полудурки: прямо под огнем уже воевать умели, а вот во время затишья эти умения отключались намертво.
Иван, правда, сразу сориентировался. Рвани он в этот миг из-за плеча «эфу» и с ходу начни качать маятник – все у него получилось бы, он такой; вот только меня это ни разу спасти не могло. Так что просто махнул мне рукой и окликнул, будто бы раздраженно даже: мол, чего стоишь столбом? И тут же ему, как бы не замечая автомата, тоже: давай-давай, парень, или там дядя, кто ты ни есть, грузимся, тебе что, особое приглашение требуется? А потом присмотрелся – мол, так ты что, ранен? И спускается к нему.
(Тем временем, вижу, вдалеке Георгич – кувырк перекатом через гребень и залег там где-то во впадинке. Все понял, конечно. Ну, он из своего «тайпана» промахов обычно не дает… хотя опять-таки: мне это помогло бы вряд ли. Разве только размен получится. Один на один.)
А Иван уже почти вплотную подошел, причем перекрывая линию прицела, так что длинноствол Георгича оказывается выведен из игры. И тут этот парень или дядя вдруг опускает свою машинку. Вычислил, значит, что мы не фашисты. Вовремя, пожалуй: еще немного – и он бы полетел в одну сторону, а автомат в другую.
Впрочем, Иван его всерьез осматривает на тему, ранен ли. Я, раз такое дело, тоже спускаюсь. Проверил только, как моя «эфа» в случае чего с плеча соскочит. Нормально соскочит, но и вправду лишнее: уже не к врагу иду, ясно.
– Со мной все в порядке, – тихо и как-то неуверенно говорит мой новый знакомый.
– В порядке, говоришь? – Иван только головой покачал. – Ну, может, и так…
Я присмотрелся – и сразу понял, что его удивило. Никакого экзо на «парне или дяде» в помине не было, только рваная… шинель это называется, кажется: еще допотопней автомата. Да не просто рваная – а пробитая очередью. Дважды, на груди и спине. Пять входных, а выходные не сосчитать, на всю спину сплошная дыра с неровными краями. Только клочья сукна топорщатся, густо заляпанные кровью, свежей.
Если не сообразить, что человек просто чужое обмундирование надел, с убитого, – чистая мистика получается. Другой вопрос, зачем вообще было надевать ее, шинель эту, настолько издырявленную.
И тут он вдруг разом сник, опустился наземь. Мы уж решили, что хоть одна из дырок настоящая, резко склонились над ним, чтобы зажать рану – и стукнулись лбами. Но я взвыл не от этого: коснулся тыльной стороной кисти чего-то горячего.
– Отбой, – сказал Иван громко, но ровным голосом, имея в виду Георгича. – Ну, что там у тебя? – Это уже мне.
(Парень или дядя тем временем подтянул ноги, сел, демонстративно встряхнулся: мол, все нормально, сказано же!)
А я знаю, что там? Чему и быть у основания насыпи, как не щебню; а щебню точно не с чего быть горячим. Убеждая в этом самого себя, пошарил вокруг сначала взглядом, потом руками. И снова взвыл, только уже тише.
Это был синеватый осколок камня покрупнее. Ожег он мне руку, как уголь из печурки. Ничего такого-разэтакого, бывает и хуже. Просто очень уж неожиданно все получилось.
Таких осколков тут… много. Несколько. В первый раз я, наверно, вон за тот соседний хватанулся.
На нем, кстати, надпись, гравировка какая-то. Слово «Кто».
Обломок мемориальной доски это, что ли? Или надгробья? У них сейчас в обычае такое крушить и выбрасывать.
– «…И там разобьет его на части…» – читает Иван, склонившись над другим обломком, самым большим. Нет, вряд ли надгробье. Да и в любом случае температуру это не объяснит.
Мы вдруг отчего-то принялись собирать эти осколки, складывать их, как пазл. Все они были горячие, но если приноровиться, терпеть можно. Мне больше с надписями не попадались, но на одном был странный знак вроде печати: два креста, три хвоста, дырка с палочкой и четыре запятые. А рядом с ним глубокая выщерблина и кучно, как при стрельбе в упор, – несколько пулевых меток. От этого места, похоже, раскалывающие трещины и зазмеились.
Очередь по каменной плите дали, вот что. Из чего-то малокалиберного, но приставив дульный срез вплотную: вокруг – пороховой нагар.
Температуру это, конечно, не объяснит тоже. Тем более что именно в этом месте камень холоднее всего.
Я вдруг отдернул руку, ощутив, как разом, мгновенно и необъяснимо тепло уходит из всех осколков.
Мы с Иваном переглянулись. А потом вместе уставились на нашего нового… не знаю, как его и назвать: не враг, но и в отряд ведь не принят.
Он тоже посмотрел на нас с какой-то странной улыбкой. Поднялся; мы тоже встали. Вставил на место чеку ананасовки, аккуратно загнул усики. Столь же аккуратно спрятал ее в карман шинели, широкий, видно, специально для этого перешитый.
Только тут до нас дошло, что все это время он так и держал в левой руке верную смерть, свою и нашу.
Да уж. Точно не враг. И право войти в отряд сейчас заработал железно.
– Ола, сеньоры, – окликнул нас издали Учитель, – вынужден прервать ваш здоровый детский сон. Машина ждет.
Он прав. Рассиживаться здесь по-любому не резон. А странностей на войне хватает.
Вот эти две очереди, к примеру. Которых не было. Одна, пробившая насквозь того, на ком прежде была надета эта шинель, – ну ладно, это, может, вчера или еще когда случилось, в километрах отсюда. Но зато вторая, расколовшая ту каменную плиту с надписью… Воля ваша: она должна была прозвучать считаные минуты назад. А не было ее. Иначе я бы таким охламоном наверх не сунулся. Вообще не было стрельбы по ту сторону, мы всех по эту положили…
