Гусев же склонялся к мысли, что концентрация оружия и нервов на одной весьма ограниченной площадке достигла критической массы, и стрельба началась просто потому, что она должна была начаться, неизбежная, как исторический процесс. В мире, в котором правило балом насилие, переход из стадии переговоров к силовому решению проблемы требовал совсем незначительного толчка.
Может быть, поэтому его никто и не почувствовал.
— Ложись! — скомандовал Тунец.
Но лечь Гусев не успел.
Его словно кувалдой в грудь ударили. Из легких вышибло воздух, в глазах потемнело. Словно в полубреду, он поднялся на ноги, но сразу споткнулся и в конечном итоге все же оказался на земле, хотя его личной в том заслуги никакой не было.
Выстрелы были практически не слышны. Звуки, которые издавали, падая на асфальт, срезанные пулями ветки, и то были громче.
Боль в груди была страшной, но стоило признать, что бронежилет Гусева таки спас.
Кто-то закричал.
Гусев с трудом перевернулся на живот, застонал от боли и оторвал голову от земли, как раз в тот момент, чтобы успеть заметить бегущего по аллее Каца. Мгновением спустя бегущий по аллее Кац превратился в падающего на асфальт Каца, а на груди его расплывалось красное пятно.
За своим пистолетом Гусев даже не дернулся. В перестрелке явно участвовали профессионалы, и вряд ли его скромный вклад способен на что-то повлиять. Да и под ногами у команды Тунца путаться не стоило.
Пули из крупнокалиберной снайперской винтовки прилетела в голову лежащего на асфальте Каца, и Гусев злорадно подумал, что никакой криокамеры тому больше не светит. Одно дело — восстанавливать мозг после кислородного голодания, и совсем другое — собирать его пинцетом на нескольких квадратных метрах сквера.
— Пожалуйста, — сказал Тунец.
— Как там вообще? — спросил Гусев, внезапно вспомнив, что у него есть связь.
— Полежи так еще минутку, — попросил Тунец.
— Вообще не вопрос, — сказал Гусев, но больше себе, чем своему собеседнику.
Гусев лежал.
Наверху стреляли, кричали и умирали люди, а Гусев лежал на сыром вечнозеленом газоне и тихо про себя радовался, что его одежда пропитывается водой, а не кровью.
Мелкая человеческая радость.
Потом все кончилось. Гусеву помогли подняться на ноги, дойти до скамейки и сесть. В отдалении уже слышались полицейские сирены.
Сначала Гусева отвезли в больницу.
Сняли с него бронежилет, продемонстрировали засевшую в пластине пулю, просветили рентгеном, диагностировали перелом двух ребер, дали болеутоляющего, наложили на грудь тугую повязку и рекомендовали на время отказаться от тяжелого физического труда и чего-то другого, очень на него похожего.
На этом легкая часть закончилась.
Из больницы его привезли в полицию, где он сидел на жестком стуле, уклончиво отвечал на одни и те же задаваемые по кругу вопросы и требовал своего адвоката или хотя бы вернуть ему телефон.
Часа в четыре полицейским это надоело (Гусеву это надоело значительно раньше) и его оставили в покое. Даже в камеру не отвели, просто заперли допросную комнату и куда-то свалили.
Гусев размышлял о том, хороший это симптом или плохой, курил сигареты из смятой пачки и думал, как бы ему добраться до телефона и адвоката.
В делах общения с представителями власти Гене-Геноциду равных не было. Или были, но Гусев их пока не встречал.
Через два часа его усадили в машину и снова куда-то повезли.
В большое административное здание в центре Москвы.
Генерал Шапошников все еще был высок, худощав и суров лицом. А еще он свое суровое лицо кривил так, словно у него зубы болели.
— Садитесь, — сказал он.
Стул в кабинете генерала был куда мягче и анатомически удобнее, нежели его собрат в комнате для допросов.
— Где мой адвокат? — спросил Гусев.
— Пьет кровь из моих подчиненных, — сказал генерал.
— А где остальные мои люди?
— Ага, — сказал генерал. — Значит, теперь вы признаете, что это были ваши люди? Правильно делаете. Потому что в сказку «я просто сидел на скамейке и беседовал со старым знакомым, а потом внезапно началась стрельба» я бы все равно не поверил.
Гусев пожал плечами. Сейчас он уже не видел смысла лгать.
— Так что с ними?
— Восемь задержаны, как и вы, для выяснения обстоятельств. Трое мертвы.
Теперь уже скривился сам Гусев.
— Также четыре человека попали в категорию «попутный урон», если вас это волнует.
Гусева это волновало. Он даже не мог передать словами, как его это волновало.
И как его это все достало.
Поэтому он промолчал.
— А теперь рассказывайте, — попросил генерал. Не приказал, а именно попросил. Его, видимо, тоже все это достало. — Мне очень хочется знать, что именно не поделила ваша охрана со спецназом корпорации «Вторая жизнь», и почему этот вопрос обязательно надо было улаживать в черте города.
— Вообще-то, стрельба не планировалась, — сказал Гусев.
— А что планировалось?
— Небольшой деловой разговор.
— Вы всегда приходите на деловые разговоры в бронежилетах и под прикрытием десятка бойцов?
— Но согласитесь, идея-то была хорошая, — невесело ухмыльнулся Гусев. — И потом, не я такой. Жизнь такая. У вас тут так много оружия и вполне законных поводов пустить его в дело, что пальцы прямо чешутся на курках.
В глубине души, впрочем, не слишком глубоко, Гусев понимал привлекательность силового способа решения проблем. Можно было годами давить корпорацию ненасильственными методами, насылая на них проверки, таская по судам, ставя под сомнение ее методы и цели. А можно было просто всадить ее основателю пулю в голову.
Да, немного по-варварски, зато дешево, эффективно и здорово экономит время.
Впрочем, сам тон из беседы, вся эта экспрессия, все эти «вы никто и никакой» наводили Гусева на подозрения, что и Кац со своей стороны к цивилизованному способу ведения дел не особенно стремился. Или же его просто бесило, что полная посредственность и подопытный кролик вдруг стал угрожать его интересам и доставлять неприятности с той стороны, откуда их никогда не ждали.
Теперь-то уж и не спросишь…
— Я вот чего не понимаю, — сказал Шапошников. — Сначала корпоративный спецназ прикрывает вас, рискуя жизнями и неся потери, до кучи разнеся на куски половину двора и часть здания, причинив городу значительный материальный ущерб. А потом этот же самый спецназ и ваша охрана крошит друг друга на куски. В чем логика?
— Люди меняются, их точки зрения тоже.
