– Твою мать, – не выдержал Максим. – Значит, ты не врал. Елки-моталки, неужто эту хрень можно запулить в космос с помощью магнитов…
– А эти полукруглые фиговины не помешают? – спросил Егоров, показывая на странные приспособления, торчащие из крыльев.
– Это распределительные дуги, – объяснил Фрунзик, шагая к двери с нарисованным красным крестом. – При входе в стартовую шахту отстреливаются… Хватит глазеть, пойдемте на мерзкие клизменно-рвотные процедуры. Пора отправляться к звездам.
– Красота, – еле слышно прошептал Торик, глядя на шаттл. – Какая красота…
– Что ты там опять бормочешь, Слава? – бросил через плечо Фрунзик.
– Я просто подумал… Ведь подснежники цветут, когда близится весна?
Герасимов остановился. Обернулся и внимательно посмотрел на Торика.
Тот улыбался.
Впервые за долгие годы в глазах астронома зажегся огонек рассудка.
Грачев коротко выдохнул и одновременно повернул два ключа на панели управления. По экрану стремительно пробежали строчки команд, и ангар постепенно наполнился зубодробительным гулом. Энергия из накопителей потекла в индукторы.
За толстой стеклянной переборкой стало видно, как шаттл повис в полуметре над полозьями, на которых только что стоял.
Грачев отошел от панели и посмотрел на могучий корабль. «Подснежник» медленно двинулся к темному чреву тоннеля, ведущего к разгонному кольцу.
– Видел бы это дядя, – прошептал Грачев, закрывая уши ладонями.
Шум в ангаре стал нестерпим, достигнув своего апогея. Корабль набрал приличную скорость и унесся в круглый зев, обрамленный сетью кабелей…
Гул сразу стих, перенесшись куда-то в недра сложнейшей стартовой системы.
А в ярко освещенном ангаре рядовой Грачев так и стоял, приложив руки к ушам. Он защищался не от звуков, рождающихся в объекте «Подснежник», он защищался от эха П-орудий и стрекота АКП, въевшихся в память навсегда.
Выполняя приказ, он в глубине души так и не смог простить полковника. Почему? Почему именно его отправили в этот бункер?…
Рядовой Грачев остался на узком мостике между двумя безднами. Бездной смерти и бездной космоса. Ни одна из них не приняла его…
Шаттл мчался по кольцевой траектории в искусственном вакууме, все набирая и набирая скорость. Пятеро человек на его борту пребывали в кратковременном анабиозе и не могли ощутить яростную, необузданную энергию полей, бушующую в этот момент вокруг. Все приборы «Подснежника» были отключены, информация на жестких дисках стерта – никакая электроника не «выжила» бы здесь.
Достигнув расчетной скорости, шаттл влетел в стартовую шахту и, в доли секунды проделав километровый путь до поверхности, вымахнул в атмосферу.
Это было подобно выстрелу гигантской пушки.
Несколько взводов солдат, получивших от генерала Бонаха приказ перекрыть горловину шахты бетонными плитами, буквально размазало по тайге вместе с САБМушкой. От воздушно-вакуумного удара в месте выхода «Подснежника» образовалась пятидесятиметровая воронка. Толстые вековые кедры поломало в радиусе четверти километра. Мотострелковая рота, находившаяся от места старта в десяти километрах, полностью оглохла через полминуты. Звук от выходящего на орбиту корабля был услышан даже жителями Томска.
«Подснежник» выбрался из-под земли.
Наизнанку и обратно.
Именно на это было похоже первое ощущение Максима, когда он очнулся. Казалось, что каждая клеточка организма скомкана и выжата досуха. Тошнило дико, мозги пульсировали болезненным кипящим комком; в груди, животе и паху ворочались «ежики нервов», отдаваясь нестерпимой болью при каждом движении.
Долгов попытался вдохнуть, но лишь тщетно забулькал. Мгновенно его охватила паника, и, дернувшись всем телом, он закашлялся, выплевывая синеватую жидкость прямо в воздух. Она тут же собиралась в шарики разных размеров и разлеталась во все стороны.
Этой слизью Максима рвало около двух минут. Наконец последние шарики понеслись вдоль слабоосвещенного коридора, размазываясь по безжизненным приборам и мягким полукруглым стенкам.
Выбравшись из своей капсулы, Максим вдруг ощутил, как потолок стремительно полетел вбок. Вестибулярный аппарат отказался смириться с такой вольностью физики, и Долгова снова стошнило. На этот раз желчью.
– Блюешь? – участливо поинтересовалась белобрысая голова Фрунзика, выглянувшая из поперечного прохода, ведущего в рубку. – Возьми гермопакет, хватит борт загаживать. Вон, за тобой, в зажиме.
– К-как остальные? – пролепетал Максим, стараясь выровняться.
– Расслабься, все выжили. Только пока еще не очнулись. Будешь еще блевать?
– Не зн-наю… Вроде больше нечем.
– Тогда полетели в рубку. Поможешь системы перезапустить.
– Какие системы?
– Вся информация была стерта в чудовищных магнитных полях при старте. Экранировать такое невозможно. Ничего страшного в этом нет, просто все нужно заново переустановить с дисков. Благо лет десять назад эту хреновину слегка проапгрейдили, а то бы мы сейчас перфокартами рестартились! Шутка.
Максим наконец принял вертикальное положение, если в невесомости, конечно, таковое существует. Он стряхнул остатки синей суспензии с плеч и живота и вдруг понял, что болтается посреди коридора совершенно голый.
– Белье и спецкостюм в рубке, – словно прочитав его мысли, ответил Герасимов. – Пока Маринка не очнулась, рекомендую тебе пройти ликбез по пользованию сортиром в условиях невесомости. Пошли покажу.
– Да как мне им пользоваться, если все кишки этим синим дерьмом забиты были? Я теперь – пустышка. И сушняк долбит такой, что самое жестокое похмелье раем покажется.
– Вот и хорошо. Заодно перекусим.
Долгов, аккуратно хватаясь за специальные скобы, поплыл в сторону Фрунзика.
– Скажи, а все, кто первый раз в космосе оказывается, так погано себя чувствуют? – спросил он.
– В невесомости практически любого поначалу тошнит. А учитывая, что вы без предварительной подготовки здесь оказались, да еще с таким нечеловеческим стартом… Я вообще удивлен, как ты до сих пор жив. Еще и разговаривать можешь. То ли повезло, то ли организм у тебя железный.
– Сука ты, Герасимов. Циничная сука. А раньше прикидывался таким хорошим.
– Ну кто-то же из всех нас должен быть циничной сукой? – не оборачиваясь, сказал Фрунзик. – Иначе мы до Прометея никогда не доберемся.
– Прометей… – Максим шарахнулся головой о выступающий приборный блок и зашипел. С досадой в голосе проговорил: – Знаешь, я тут обнаружил парадокс. Чем дальше мы продвигаемся в нашей абсурдной затее, тем меньше я верю в ее успех. Будет довольно смешно, если Прометей так и останется мифом. Плодом воспаленного воображения шизофреника…
