Ветер хныкал и каждые несколько секунд с плачем вопрошал: «Где?» Затем с бормотанием и ворчанием он будто на цыпочках подкрадывался к кровати, чтобы выкрикнуть:
«Почему?»
Профессор перевернулся на другой бок и снова поплотнее натянул одеяло на ухо.
— Где? Жалобный стон.
— Почему?
Окно неистово задребезжало, как будто кто-то пытался в него влезть; по спине побежали мурашки, Лоури приподнялся на локте и уставился на луну. Но ее накрыло проносившееся мимо облако. Окно снова загрохотало, и снова — ничего, кроме лунного света.
— Ну и дурак же я, — сказал Лоури, натягивая одеяло. Вздох.
— Почему? Жалобный стон.
— Где?
Занавеска начала биться о стекло, и Лоури вскочил с постели, чтобы отодвинуть штору. Это шнурок с металлической застежкой на конце ударялся о раму, и ему пришлось найти булавку, чтобы прикрепить шнурок к шторе.
— Ну и дурак же я, — повторил Лоури.
Пальцы страха, не знающие жалости, впились в его плоть и отыскали его сердце, они стискивали его при каждом ударе, так что кровь пульсировала в горле. Лишь стон ветра под дверью, да беснующиеся шторы, да дребезжание рамы, да холодный голубой свет луны у изножия кровати…
Дверь медленно отворилась, штора тут же устремилась из окна наружу, а порыв ветра ворвался в комнату. Дверь хлопнула, и стена содрогнулась. Белый силуэт приближался к нему, бесшумно ступая, на бледном лице мерцали тусклые отсветы поблескивающего ножа. Ближе и ближе…
Лоури бешено метнулся к силуэту и выбил нож.
Но это была Мэри.
Она стояла, взирая на него с обидой и недоумением, ее пустая рука все еще была поднята кверху.
— Джим!
Он задрожал от ужаса при мысли, что мог причинить ей боль, бессильно опустился на край кровати, вздохнув все же с некоторым облегчением. Она зажгла свет — на коврике лежали осколки разбитого стакана и поднимался пар от лужицы теплого молока. Мэри держала руку за спиной, и охваченный внезапной догадкой, Лоури вытянул ее вперед. Это он с такой силой ударил по стакану, что она порезалась.
Он придвинул к свету ее маленькую ладонь и заботливо извлек из ранки осколок стекла, затем, чтобы потекла кровь, пососал ранку. Открыв ящик письменного стола, он вынул оттуда свою походную аптечку, отыскал в ней антисептик и бинт. Похоже, гораздо больше, чем рука, ее беспокоило его состояние.
— Мэри.
— Да?
Он усадил ее на кровать и накинул край покрывала на плечи.
— Мэри, со мной произошло нечто ужасное. Я тебе не сказал. Я утаил от тебя две вещи. Джебсону попалась на глаза моя статья в «Ньюспейпер уикли», и с конца семестра я уволен. Нам… нам придется покинуть Атуорти.
— И всего-то, Джим? Ты же знаешь, я не привязана к этому месту — куда поедешь ты, туда и я. — Она чуть не рассмеялась. — Так что, Джим, тебе придется тащить меня за собой даже через самые непроходимые джунгли.
— Да. Ты сможешь поехать со мной, Мэри. Я был дураком, что не брал тебя с собой раньше. Тебе здесь, наверно, было ужасно одиноко.
— Мне всегда одиноко без тебя, Джим. Он поцеловал ее с таким трепетом, словно жрец, прикоснувшийся к ногам своей богини.
— А что второе, Джим?
— Я… я не знаю, Мэри. Я понятия не имею, где я был от без четверти три до без четверти семь. Четыре часа, вычеркнутых из жизни. Я не был пьян. И не потерял сознание. Четыре часа, Мэри.
— Может быть, ты упал и ударился.
— Но был бы синяк.
— Может быть, ты не знаешь всех симптомов малярии.
— Провалы в памяти означали бы, что заболевание слишком серьезно, а между тем я чувствую себя вполне сносно. Нет, Мэри. Произошло… произошло что-то другое. Мы с Томми рассуждали о демонах и дьяволах, и… и он сказал, что я напрасно бранил их в своей статье. Он сказал, что, возможно, они пытаются… Но, Мэри, мир полон добра. Им не правит зло. Человеку незачем омрачать свою жизнь страхом перед призраками.
— Конечно, незачем, Джим. Завтра ты, скорее всего, выяснишь, что это было. А вдруг окажется, что это совершенный пустяк.
— Ты так думаешь, Мэри?
— Разумеется. А сейчас ложись и усни.
— Но…
— Да, Джим?
— У меня такое чувство… - такое чувство, словно со мной произошло нечто ужасное и что… что меня поджидает нечто еще более ужасное. Я не знаю, что. Если б я только мог это выяснить!
— Ляг и усни, Джим.
— Нет. Нет, я не могу спать. Я выйду на воздух и прогуляюсь, может быть, это прочистит мне мозги, и я вспомню…
— Но ты же болен!
— Я не могу здесь дольше оставаться. Не могу бездействовать!
Лоури опустил окно и начал одеваться. Она с покорностью смотрела, как он надевает пиджак.
— Ты не надолго?
— На полчасика, не больше. Не беспокойся. Отправляйся спать.
— Уже почти полночь.
— По-моему… — Он замолчал, потом вновь заговорил уже другим тоном, Сегодня днем мне казалось, что на без четверти три у меня где-то назначена встреча. Может, я куда-то ходил… Нет. Не знаю, где я был и что делал. Нет. Не знаю! Мэри!
— Да, Джим?
— С тобой все в порядке?
— Конечно, в порядке.
Он застегнул пальто, нагнулся и поцеловал ее.
— Вернусь через полчаса. У меня такое ощущение… в общем, мне надо прогуляться, вот и все. Спокойной ночи. — Спокойной ночи, Джим.
«Ну что ж, Джеймс Лоури, это ужасная глупость, глупость, глупость. Потерять шляпу. Ты уже не мальчик — и пора соображать, что к чему, да и голова у тебя достаточно большая, чтобы на ней могла удержаться шляпа. Но это не единственная твоя потеря, Джеймс Лоури».
Минуту он постоял на крыльце — ночь была ясная и лунная, запахи свежей земли и распускавшейся зелени разбудили в нем воспоминания. Это была одна из тех ночей, когда ребенку хочется бежать и бежать по полю, не останавливаясь, и чувствовать, как земля улетает из-под ног, и он не может объяснить, отчего ему так весело, — а весело ему просто оттого, что он живет. Как-то раз такой ночью они с Томми забрались в пещеру в миле от города, — поговаривали, что там водятся привидения, — у обоих душа ушла в пятки при виде чего-то белого, но оказалось, что это всего-навсего одинокая старая лошадь. Воспоминание ободрило Лоури: ох уж этот Томми с его богатым воображением и привычкой болтать.
Томми всегда нравилось стращать дьяволом своего рассудительного друга-материалиста; вот и сегодня один из таких розыгрышей. Ведьмы, привидения, старушечьи бредни, дьяволы, демоны и черная магия. Томми, который ни во что не верил, обожал притворяться, будто верит в такое, от чего у других волосы вставали дыбом! Студенты буквально со стульев падали, когда он, таинственно понизив голос, с упоением изрекал: «Для отвода глаз мы называем это психологией, но вы и я знаем, что на самом деле мы изучаем черных домовых и жестоких вампиров — они лишь делают вид, что спят, прячась от нашего сознания». Он прямо с ума сходил от таких штучек. Конечно, все его объяснения полностью соответствовали науке, просто Томми изъяснялся таким своеобразным способом — ведь мир так скучен и сер, почему бы его слегка не оживить, подстегнув воображение? И впрямь, милый Томми, почему бы и нет?
