Святослав Логинов - Страж перевала (сборник)

Единорог, оставленный здесь на ночь, безостановочно кружил по арене, толкал рогом гнущиеся доски барьера. Время от времени верхняя губа его вздергивалась, обнажая квадратные желтые зубы, и из широкой груди вырывался клокочущий рев. Зверь был голоден и разъярен, на губах и черном носу выступали капли крови. Дело в том, что Оттенбург хотя и поверил в план отца Антония, но помнил, однако, и обстоятельства первого появления дива и потому предусмотрительно засунул в кормушку с овсом обрезок излюбленного оружия — подметной каракули.

Трубачи взметнули в зенит фанфары, на ристалище появился светлейший барон Людвиг, облаченный в легкие праздничные латы, верхом на богато убранном коне. Следом отец Антоний вел бледную Марию. Оттенбург отъехал в сторону, молча дал знак рукой. Конь его, привыкший за последнее время к единорогу, стоял спокойно, лишь прядал иногда ушами.

— Братья во Христе! — звучно пропел отец Антоний. — Вот перед вами юная и непорочная девственница, призвавшая князей к миру. В подтверждение своей чистоты, а также того, что слова ее действительно внушены господом, девственница обуздает сейчас грозное чудовище, посланное за наши грехи. Да свершится воля всевышнего!

Отец Антоний подтолкнул Марию и прошептал:

— Смотри, они будут одинаково рады любому исходу. Бедняга, «жестоко тебе против рожна прать».

— Сладко, — ответила Мария и сама прошла на арену.

Она подошла вплотную к единорогу, встала на колени, так что низко опущенный рог приходился прямо напротив груди, и тихо попросила:

— Убей меня…

Единорог неторопливо повернулся боком и опустился на землю. Мария упала в ложбину между двумя горбатыми лопатками и только здесь, с головой зарывшись в густую теплую шерсть, впервые за все время сумела расплакаться.

— Врешь, шлюха! — прорычал фон Оттенбург и, пришпорив коня, рванулся вперед. В левой руке его блеснул смертельный треугольник даги. Барон направлял удар в спину девушке, но единорог резко поднялся на ноги, и дага безвредно скользнула по жесткому волосу.

Колосс мгновенно повернулся и коротко ударил. Первый удар пришелся под ребра коню. Ноги коня еще не успели подогнуться, когда покрасневшее от крови острие поразило барона в грудь, пронзив его насквозь и выйдя со спины. Трибуны дружно ахнули, а единорог тряс головой, стараясь сбросить с бивня повисшую на нем нелепую жестяную куклу. Когда это удалось, единорог поднял взгляд на захлопнувшиеся ворота, подбежал к ним и нажал. С громким хрустом дубовые створки слетели с петель. В толпе, собравшейся на поле, началась паника. Но зверь, не обращая ни на кого внимания, мерно двинулся по дороге от замка.

Мария приподняла голову, увидела небо, косые верхушки тополей; временами в такт шагам зверя, мелькала земля, мечущиеся люди… Черная фигура качнулась где–то в стороне. Отец Антоний, осознавший случившееся раньше всех, спасался бегством. При виде монаха Марию начала бить дрожь. Мария сжалась, стараясь спрятаться, стать незаметной. Единорог, уловив ее движение, свернул с дороги, в два широких маха догнал бегущего, всхрапнул, вращая красным глазом, и поддел рогом подпрыгивающую спину. Коротко вякнув, отец Антоний взлетел на воздух и, уже не похожий на человека, смятым черным мешком рухнул на землю, попав под тяжеловесное копыто.

Теперь единорог понял, кто его враги, и зорко высматривал среди бегущих серую сутану странствующего священнослужителя или блестящий нагрудник оруженосца…

Когда дорога перед ними опустела, единорог не замедлил бега, он продолжал двигаться все так же, широкой наметистой рысью, уходя на север, куда тянул голос давно исчезнувших предков. След его пересекал земли, расселяя легенды о дивной всаднице и о жестокости зверя, о необъяснимой его ненависти ко всем закованным в латы и укутанным в рясу.

И наконец, слух о них потерялся в диких лесах далекой Сарматии.

Всюду жили чудеса. Они прятались под метелками отцветшей травы, в позеленевших от жары лужах, среди надутых белых облаков, украшавших небо. Чудеса были любопытны, они тянулись к Гансу, старались дотронуться, согнувшись в три погибели выглядывали из–под кустов. Ганс не обижался, он и сам был любопытен. Если смотрят — значит так им лучше, не надо мешать. Вот и сейчас Ганс знал, что кто–то притаился за ветками, не решаясь выйти. Ничего, в свой срок покажется и он.

Ганс развязал котомку, достал ржаной сухарь и начал громко грызть. Оставшиеся крошки собрал на ладони, широко раскрыл ее, показывая всем, и тихонько посвистел. С ближайшего дерева слетела пара пичуг — незнакомых, их Ганс видел первый раз. Усевшись на краю ладони, птички принялись быстро клевать. От частых осторожный уколов больно и сладко зудела кожа.

— А теперь, что надо сделать? — спросил Ганс.

Пичуги вспорхнули, но через минуту вернулись снова, уронив на ладонь по тяжелой перезревшей земляничине. Слизнув ягоды, Ганс поднял к губам дудочку и взял тонкую ноту, пытаясь повторить утреннюю песню синицы. Но замер, не услышав даже, а просто поняв, что тот, кто возился за кустами, дождался своего часа и вышел.

Ганс медленно поднял взгляд. Перед ним стояла босоногая девочка лет семи, в замаранном и во многих местах заштопанном платьице. Девочка держала за руку мальчугана четырех лет. Сразу было видно, что это брат и сестра. Мальчуган стоял, вцепившись в руку защитницы, и сопел, насторожено разглядывая Ганса. Руки и щеки детей были густо измазаны зеленью, землей и земляничным соком.

Ганс улыбнулся.

— Ты тут колдуешь? — спросила девочка.

— Я тут обедаю, — сказал Ганс.

Он достал из сумки еще один сухарь, протянул:

— Хочешь?

— Ты колдуешь, утверждающе произнесла девочка. — Я видела. И место тут волшебное, мы всегда приходим колдовать на эту поляну, потому что здесь под землей самая середина ада.

— Да ну?! — удивился Ганс. — И как же вы колдуете?

— Надо взять лапу от черной курицы, старую змеиную кожу, и три капли крови невинного младенца, положить все в горшок, который ночь простоял на кладбище, залить водой и варить целых три дня. Если потом обрызгать себя этим варевом, то сразу станешь невидимым.

— И получается? — с интересом спросил Ганс.

— Три дня варить надо, — пожаловалась девочка. — Вода выкипает, а добавлять нельзя.

— А где ты собираешься взять кровь невинного младенца?

— А он на что? — девочка дернула за руку брата. — Гансик, ты ведь дашь крови?

— Дам, — важно сказал мальчик.