- Куда?
- В Гетеборг.
Порт на узком берегу пролива Каттегат в устье Гета-Эльв встретил Сакача тяжелым запахом бензина, морскими испарениями и сотнями ласточек в ярко-голубом небе. Сакачу запомнились груженные рудой составы, элеваторы, рыболовецкие комбайны, целлюлозные и бумажные склады, грузовые плоты на воздушных подушках, снующие между огромными судами...
Ему пришлось совершить двухчасовую прогулку, чтобы скоротать время до приема у профессора Свенсона. Он договорился на пять часов, но уже в три почувствовал, что ему невмоготу слоняться без дела. Пешком он дошел до квартала, где в зелени утопали виллы, а там и до небольшого частного санатория, осмотрел здание и снова повернул к порту. Через каждые полчаса он вновь и вновь оказывался у ворот виллы Свенсона.
Профессор ждал его в своем кабинете. Сакач рассчитывал увидеть седовласого пожилого человека. Между тем перед ним стоял загорелый атлетически сложенный мужчина средних лет, держа в руке визитную карточку Сакача. Инспектор ждал, когда профессор заговорит. Некоторое время Свенсон нервно теребил в руках карточку, потом бросил ее на стол и опустился в кресло.
- Прошу, господин Сакач, - начал он. - Чем могу быть полезен? Ваш приезд издалека без предварительного уведомления и договоренности несколько необычен. Надо полагать, речь идет о срочном случае, а нужда, как известно, ломает законы. Дело касается вас? На что жалуетесь?
- Нет, к счастью, я тут ни при чем. Собственно, кто пациент, я и сам затрудняюсь сказать.
- Прошу без загадок, у меня мало времени. Если вы явились сюда для плоских шуток...
- Вы полагаете, господин профессор, что я прилетел из Будапешта специально для этого?
- В таком случае прошу перейти к делу. - Свенсон поднялся, снова взял визитную карточку посетителя, отбросил ее и продолжал стоять. - Меня редко посещают венгерские гости. Сакач молчал. - Главным образом из Англии... - Свенсон повысил голос: - Я вас слушаю!
- Не знаю, господин профессор, с кем я говорю. С иммунологом, пользующимся европейской известностью, хирургом с верной рукой, достойным продолжателем традиций Оливекрона, одержимым исследователем или врачом, спасающим жизни?
- Кто пациент? - сдавленным голосом спросил Свенсон.
- Я уже сказал: не знаю. Хочу спросить у вас. Несколько месяцев мы - его друзья и родные - тщетно пытаемся выяснить, кто же этот человек.
- Итак, предчувствия не обманули меня, - Свенсон вздохнул. - Как только мне передали вашу карточку, я догадался, что этот визит связан с операцией, которую я делал в сентябре прошлого года. Хирург боялся этой встречи, ученый радовался ей. Что с Баллой? Вы детектив, не журналист, значит, я могу надеяться... - В голосе Свенсона прозвучала тревога.
- Смею вас уверить, господин профессор, что наша беседа не станет достоянием прессы - ни здешней, ни у меня на родине. Даю вам слово. Я прибыл сюда как частное лицо.
- Что с профессором Баллой?
- Сегодня его увезли в психиатрическую больницу с тяжелейшими признаками раздвоения личности.
Свенсон медленно опустился в кресло и закрыл лицо руками.
- Этого я давно опасался. А в последнее время опасения перешли в уверенность. Но у меня не хватило смелости еще раз написать ему.
- Вы переписывались?
Свенсон кивнул.
- После возвращения Баллы на родину мы каждую неделю обменивались письмами. Он сообщал о своем самочувствии, работе. Собственно говоря, его письма - это дневник. Я со своей стороны давал ему советы, предостерегал от переутомления, чрезмерного напряжения сил, составлял режим питания, образа жизни... Долгое время он писал регулярно. Мне уже начало казаться, что опыт удался и настало время опубликовать результаты успешной операции, но тут письма стали приходить реже, и раз от разу характер их менялся: исчезла прежняя стройность мысли, почерк изменился - словно писал кто-та иной, а не мой пациент. Наконец я получил от него письмо, написанное на машинке. Это было в канун рождества.
В письме не было ни единого намека на операцию, на отношения, которые нас связывают, словно он хотел окончательно обо всем забыть. Все его помыслы были связаны с будущим. Он писал, что впереди долгие годы работы, что человеческая воля способна победить природу, и его шестидесятилетнее тело, повинуясь приказам воли, прослужит ему по крайней мере еще лет сорок, и он осуществит свои творческие планы. Я не осмелился ему ответить. Ограничился поздравительной открыткой к рождеству и ждал... ждал до сегодняшнего дня. Он замолчал.
- Это все, что вы хотели мне сказать, господин профессор?
Свенсон вынул из бара бутылку и наполнил бокалы. Сакач едва пригубил, а профессор одним глотком осушил бокал, налил еще и только тогда заговорил:
- Выслушайте меня. Семнадцатого сентября прошлого года в двух километрах от моего санатория произошла авария. Пострадавших - а их было двое - доставили ко мне. У одного была разворочена грудная клетка, у второго тяжелое сотрясение мозга и перелом основания черепа. Не успел я обработать для операции руки, как у Эгона Краммера наступила клиническая смерть. Мои ассистенты тотчас включили аппарат искусственное сердце - легкие, чтобы...
-...чтобы биологическая смерть не воспрепятствовала вашему опыту?
- Вы все же хотите перевести наш разговор в область уголовного права! - с раздражением воскликнул Свенсон. - Вы не намерены выслушать меня до конца?
- Прошу вас, продолжайте.
- Тело Баллы практически не пострадало. С вашего разрешения я опущу специальную терминологию. На теле имелись только царапины. Но головной мозг претерпел необратимые изменения, и жить профессору Балле оставалось считанные часы. Можно ли в этом случае было думать об операции? Можно. Но лишь об особой операции.
- Которая превосходно соответствовала бы вашим экспериментам, - добавил Сакач.
- Да. Но вместе с тем это была единственная возможность проверить на практике то, что годами вынашивалось в голове. Послушайте! - воскликнул Свенсон. - Где вы найдете ученого, который не воспользовался бы такой возможностью? - Он закурил и понизил голос: - Да, это была единственная возможность, позволявшая спасти хотя бы одну жертву катастрофы, которая в противном случае унесла бы две человеческие жизни. Я не стану утомлять вас подробностями. Скажу лишь, что затронут был не только головной, но и часть спинного мозга. Трудности возникли как раз в связи с восстановлением нервов спинного мозга, остальное было делом техники. Короче говоря, у меня на руках было два трупа, а после шестичасовой операции удалось вернуть к жизни одного человека. Живого, мыслящего человека! Ученого, физика.
Свенсон посмотрел на Сакача, словно ожидая оправдательного приговора.
