С третьей или четвертой попытки ему удалось поймать в захват плечо. Кожа у мертвеца была теплой и жирной наощупь. Пальцы скользили.
— Разворачиваем, — сказал Яцек.
Виктор потянул вверх.
В голове было: завалюсь — не встану. Если завалюсь — все. Кровь шумела в ушах.
— Еще чуть-чуть!
Треснула фартучная тесьма.
Мутные, в темных пятнышках глаза мертвеца вдруг оказались совсем близко и заглянули в него: кто ты? Влажным холодом продернуло правую щеку. Спустя мгновение Виктор понял, что его облизали.
— Ффясь!
Он дернулся, ощерился, перехватился.
Качнулось, смещаясь, небо, и Вера с тачкой оказались впереди, а не сзади. Как и кромка кратера, косо обрезающая облака.
Виктор упер лоб мертвецу в челюсть.
Сволочь, подумалось ему, прямо языком. А вдруг — трупный яд? И тут уже никаких, будто он сам, это он не сам…
Нет, нельзя.
— Господин… — выдохнул Яцек. — Господин Рыцев…
Виктор сообразил, что они стоят из-за него. Все еще стоят.
— Фа-фа, — сказал он.
И они пошли.
Медленно, потому что мертвец висел на плечах, а правое колено Виктора с каждым шагом просилось уйти в сторону.
Затем они уложили мертвеца в тачку, и он больше не порывался сбежать. Открыв рот с желтыми зубами, он смотрел вверх.
Виделось ли ему что-то завораживающее? Наверное.
— Кажется, все, — сказала Вера, встав рядом.
Ее легкое платье было в пыли и крапинах асфальта, на ногах темнела грязь, к щеке она прижимала оторваный с подола лоскут.
— Ффа вы? — спросил Виктор.
— Ничего, — просто ответила она. — Не в первый раз.
— Афыфафиссьо.
— Что?
— Афы…
Вера фыркнула.
Глаз над лоскутом весело блеснул.
— Фто? — удивился Виктор.
— Просто…
Вера не удержалась и захохотала.
А через секунду они уже хохотали вместе, два наказанных, но живых человека, в синяках и ссадинах. Морщились от боли, поддерживали друг друга и хохотали.
Яцека, покатившего тачку, им удалось догнать только в самом конце улицы.
Улица обрывалась на взлете, дальше были только трава и камни, поднимающиеся высоко вверх по склону до самой траурно-черной кромки. Натоптанная тропа по дуге уводила вправо. Там, над бурым колыханием, рыжели столбики ограды.
Кладбище.
— Фуда? — спросил Виктор.
— Да, — устало кивнул Яцек. — Только давайте вместе.
— Фис ффобьем, — сказал Виктор, берясь за ручку.
По мягкому, зернистому песку тачка шла тяжело, колеса проваливались, и даже втроем им пришлось тянуть ее изо всех сил.
Через спину Яцека Виктор нет-нет да поглядывал на Веру.
Кладбище, видимо, когда-то начинали делать на совесть, но потом забросили. Ажурное металлическое плетение тянулось метров тридцать, а затем, через промежуток входа, покосившись, стояла уже уродливая поделка в две горизонтальных жестяных полосы с криво приваренными вертикальными штырями.
То же было и с могилами.
Если первые имели могильные плиты с надписями и окантовку кирпичом, то последующие казались лишь заросшими травой холмиками.
Несколько могил были почему-то вырыты вне ограды.
— Осторожнее! — крикнула Вера, когда они едва не наехали на одну такую.
Яцек вывернул тачку и упал на землю.
— Я все.
Вера посмотрела на него, потом коснулась руки Виктора:
— Вы поможете мне копать?
— Фа, — сказал Виктор, сморщился, проведя языком по зубам, и повторил четче: — Да. Вы пофа… показывайте.
Мертвеца он кое-как забросил к себе на плечи, и они прошли за ограду на пустой, не раскопанный участок.
Вера подобрала две лопаты, воткнутые у относительно свежей могилы.
— Давайте здесь, — сказала она.
Виктор опустил труп.
Склон незаметно поднимался, трава выше росла гуще, тянулись к небу рыжие головки соцветий. Черно-серые спины камней виделись чужеродными вкраплениями.
Земля поддавалась легко, трава не переплетала ее корнями, они с Верой быстро сняли первый, мягкий, сантиметров в тридцать, слой.
Оглянувшись на Яцека, Виктор заметил, что тот уже не лежит, а сидит, привалившись спиной к ограде.
Эх, ему бы так.
Глубже пошел песок с мелким камнем, лопатой стало орудовать труднее, камень взвизгивал под металлическим лезвием.
Вера ровняла стенки. Виктор выгребал середину. Нагибался, распрямлялся, засевал мелким каменным горохом пространство.
Ему думалось: зачем? Зачем мы хороним мертвых? Они здесь почти не гниют. Желудок, кишечник, наполненные микрофлорой, — да. Остальное усыхает, твердеет.
Он вспомнил, как однажды присутствовал на вскрытии.
Давно, лет десять назад. Когда Алексу Крембою вздумалось эксгумировать отца, погибшего во время…
Можно об этом? Можно.
Серая кожа, тонкие полоски мышц под ней, выступы костей и несколько колотых, почерневших ран в районе живота.
Отец Алекса Крембоя пах пылью и травой.
У него был очень тонкий нос и веки — словно к ним прижали по грязному пальцу.
Он лежал на хирургическом столе, неестественно-худой, с ввалившимися щеками и казался спящим. Они сломали об него несколько пилок.
Он трясся под ударами долота.
Вскрыли грудину. Вскрыли череп. Усохший мозг был тверд как камень. Колотые раны на животе уходили в гнилую пустоту, к позвоночнику.
Что там можно было найти?
И, интересно, что пришлось сделать Алексу за это желание?
Мама, папа, подумал Виктор, спите спокойно.
Он ступил на дно полуметровой ямы. Хватит? Нет, мелковато.
— Виктор, вы не устали? — спросила Вера.
Ее светлое платье потемнело от пота на груди, прилипло, обрисовало, давая простор воображению. Виктор поневоле задержал взгляд, качнул головой:
— Нет. Вы посидите, если тяжело, а я тут сам.
Секунду, две они смотрели друг другу в глаза.
Он уловил промельк какого-то жадного, животного чувства, затем смущение, затем горечь. Вера изогнула губы в непонятной улыбке.
— Извините.
— Ничего, — сказал Виктор, вонзив лопату в землю.
— А почему ничего? — Вера опустилась в траву. — Вы же не знаете, почему я извинилась.
— Не знаю, — согласился он. — потому и выбрал нейтральную реплику. Видимо, вам есть за что извиняться, хотя я и не чувствую этого в себе.
Женщина улыбнулась.
Ее лицо сквозь качающиеся стебли казалось непостоянным, меняющимся — игра травы, игра теней. Вспыхивали и темнели глаза. Ломался овал.
— А я, знаете, не любила отца, — с вызовом сказала Вера. — Он принял это… этот голос всем сердцем.
— Вера, — тихо, предостерегающе, произнес Виктор.
— А мне не страшно, — рассмеялась она. — Пусть, пусть. Он уже мертв, и мы все…
