— Боря, — он повернулся к одному из помощников. — Сделай два крытых джипа. Сию минуту. Дети пропали. Поехали из лагеря… Да! И Золтан… — он схватил телефон и набрал номер. — Золтан, дети пропали. Наши. Да. У меня, через пять минут. Возьми Веткиных собак.
Башкирцеву он звонить не стал: старик болен, а сестра его Люся, как известно, лучший дезорганизатор из всех, живших когда-то. Может, все обойдется. Потом — набрал номер Алисы.
— Алиса Витальевна, это Краюхин. Дети пропали. Ваш братишка в том числе. Сейчас. От моего дома. Да.
Он бросил телефон. Все стояли: в плащах, в сапогах. Дождь на улице. Какие собаки, что вы…
Лишь с дороги он догадался позвонить Стахову, потом спасателям.
Сигнал бедствия…
— В пещеры полезли, сволочи…
Вытащим и из пещер. Из-под земли достанем.
И по задницам, по задницам…
Живых.
Она, наверное, уснула. Потому что — проснулась. На часах было 02:20. Левый локоть распирало так, что казалось — лопнет. Пальцы, торчащие из-под полы, стали толстые и гладкие, как сардельки. Но боль будто бы утихла. Если не шевелиться. Но шевелиться надо, потому что очень хочется пить. Большая бутылка газировки была у Фрукта — одна на всех. Туристы…
Говорят, без воды можно протянуть дней пять.
Но эти — берут же где-то воду! И — шумит! Что же это шумит? Ах, Ниагарский водопад…
Ветка стала приподниматься, цепляясь за кабели — и вдруг замерла. Она видела свою руку и видела кабели! Фонарь выключен…
— Только не зажигайте света, девушка, — сказал кто-то сзади, и она чуть не заорала. — Вы же не хотите, чтобы я ослеп?..
Она медленно обернулась. И увидела: огонек свечи и руку, держащую свечу. И — красноватый отсвет будто бы кошачьих глаз…
— Вы… кто? — в два приема выдохнула она.
— Живу я здесь… — и носитель свечи меленько рассмеялся. — Можете звать меня Айболитом…
Дурак, не оделся… дурак, не оделся… Артем медленно бежал, старательно вглядываясь в вагоны и в то, что под ногами. Очки давали гораздо лучшее изображение, чем он рассчитывал. То есть — почти все видно. Контурно, слишком контрастно, но отчетливо. Двести шагов, триста, триста пятьдесят… где-то здесь, скоро… Вначале он увидел провалившуюся решетку в полу — такие решетки несколько раз встречались на пути. А потом… потом запахло кровью. Он как-то сразу понял, что это пахнет кровью.
На гравии кровь была почти не видна. Мало ли какой мазут пролили… Но Артем шестым чувством — может быть, тем самым, которое помогало ему обходить топкие места — схватил: это было здесь. Опустился на корточки. Тронул камешки пальцем. Липко и мокро…
Шорох раздался сверху и за спиной. Артем, даже не распрямляясь, кувыркнулся вперед — а когда вскочил, топор в отведенной руке уже наготове… Двое вышли из ниши в стене туннеля. Еще кто-то шевелился наверху, и Артем отступил на шаг, прижавшись спиной к стенке вагона. Ног он не ощущал…
— Ты кто такой? — спросил пискляво один из тех, что стоял у стены. — Мы тебя не видели. Ты за ними шел?
— За… кем?
— За неправильными. Сюда зашли три неправильных гада с источниками тьмы. У Драча до сих пор не видят глаза. И болят.
— А где они теперь?
— Это наша добыча. Да. Наша добыча. Что у тебя вместо глаз?
— Вы их поймали? Или убили?
— И поймали, и убили. Добыча. Завтра будет еда. Что у тебя вместо глаз?
— Я следил за ними…
— Это вещь, чтобы следить?
— Да. Зачем вы их убили?
— Мясо. Хорошее свежее мясо. Лучше собак. Ты хотел сделать другое?
— Да. Но теперь…
— А что ты хотел сделать?
— Я не могу этого сказать.
— Ты должен сказать. Ты человек света. Значит, наш брат. Родом откуда ты, брат?
— Я… я из коммуны.
— Где это — коммуна?
— Это не очень далеко… но надо идти через верх.
— Через тьму?
— Да. Через тьму.
— Мы умеем ходить через тьму.
Источник тьмы, подумал Артем. Идти через тьму. Он вдруг понял все.
— А как у вас в коммуне живут люди? Вы тоже готовитесь?
— Конечно.
— Ваш Наставник кто? — так это и было произнесено — с большой буквы.
— Краюхин, — гордо сказал Артем. — Нашего Наставника зовут Краюхин. Я его сын.
— Ты — сын Наставника? И ты просто так ходишь, один?.. И следишь за неправильными?
Артем почувствовал вдруг, что внутренняя исступленная дрожь вот-вот выплеснется в наружную трясучку, и тогда все. Запрыгала нога…
— Я устал, — сказал он капризно. — Хочу сесть.
— Садись, — разрешили ему.
— Я сын Наставника, — он оглянулся, демонстративно посмотрел назад и вниз. — Мне нельзя сидеть на твердом.
С Алисой уже было так — и в лапах того полубезумного перса, и потом… нет, об этом нельзя вспоминать, нельзя! — когда она сжималась и пряталась внутри собственного тела, и тело от этого становилось деревянным, бесчувственным. Даже удары гасли в нем… Прыжки машин, клекот моторов, мокрые плечи угрюмых мужчин… заросли, ржавые рельсы, грязевое море без дна… дождь, дождь. Дождь. Краюхин, стальной несгибаемый столп, телефон у щеки и генеральский уверенный баритон, но лицо почему-то будто вдавлено внутрь, и вместо глаз — лужицы страха. Потом — полощущийся прерывистый свист, светящийся марсианский треножник бродит где-то вдали…
С рассветом приходят танки. Две пятнистые машины с воем проламываются сквозь осинник и останавливаются на краю бездны (почему-то именно бездной видится Алисе грязевое море, будто не глиной оно полно, а жидким стеклом, прозрачным желе, медузным студнем… и так — до центра Земли) и сухой, как хворост, офицер — черная куртка и черный берет с трехцветной кокардой — подходит быстрым шагом к Краюхину и бросает руку к виску:
— Штабс-капитан Саломатов по приказу командира сто сорок восьмой резервной дивизии прибыл в ваше распоряжение!
И именно с этого момента Алиса возвратилась в себя. Не сразу, не сразу… Голос у офицера сухой, как он сам: «Штапс-капитан Саломатоффф…» Она его помнит: лагерь резервного полка рядом, и офицеры — частые гости в леонидопольских школах. А мальчики, соответственно — в дивизии. И она, учительница, с ними. Веселые молодые офицеры, гоняющие по полигону резервистов. Те — рады стараться: день на свежем воздухе, в движении, в игре и азарте. Раз в месяц — кто же против? Лишь в августе на три недели дивизия собирается вся, и тогда в Леонидополе бывают бессонные ночи, потому что грохот на полигоне и зарево на полнеба. Но с этим уже ничего не поделать…
Танки на воздушной подушке, грязевое море им нипочем. Золтан крепко держит Алису за талию, прижимает ее к себе. Здесь можно, здесь мотивировано. Воют турбины, ветер в лицо, ничего нельзя сказать — но и не надо почему-то. Все ясно и так…
