— Вы хотите сказать, что Стан умер… не от сердца?
Игорь помолчал. Он не смотрел мне в глаза, старательно отводил взгляд, будто считал себя в чем-то передо мной виноватым.
— От сердца, — сказал он наконец. — Стан поставил начальные и граничные условия задачи. И систему уравнений мы собрали вдвоем. Он предполагал всего лишь получить условия разрыва непрерывности — чтобы рассчитать обрыв связи между ним и вами.
— Он хотел убить свою любовь, — жестко сказала я.
— Можно сказать и так.
— Почему он решил за меня? Почему он это с вами обсуждал, а не со мной?
— Ну… Стан был уверен, что…
— Что безразличен мне, да? Но ведь он мог хотя бы намекнуть!
— Он говорил, что женщина прекрасно чувствует, когда ее любят.
— Господи!
— Его система уравнений, — печально сказал Игорь, — была с вашей несовместна, поверьте.
— Как он умер? — спросила я.
— Вы знаете. Сердце. Коронарная недостаточность.
— А точнее? Это можно вызвать искусственно?
— Нет, конечно. Искусственно можно растянуть просвет, это ведь двумерная поверхность, разделяющая ветви — те, в которых счастливы вы, и те, в которых он… Это мы и рассчитали вдвоем.
— Связь между нами прервалась, и он умер, — сказала я. — А я даже ничего не почувствовала.
— Ну… — это его «ну» стало меня раздражать, захотелось схватить Игоря за лацканы пиджака и хорошенько встряхнуть. — Вы не могли почувствовать, Юлия, это была односторонняя связь.
— Неразделенная любовь, — пробормотала я.
— Ну… да. Так, собственно, это и происходит на самом деле.
— Он понимал, что умрет?
Не надо так, сказал я; надо, подумала я, надо, мы должны знать все. Зачем? — подумал я.
— Не знаю, — помолчав, ответил Игорь. — Вот что меня гложет все это время. Я не знаю. Что мы понимаем в физике Мультиверса? В ветвях, склейках, просветах, ветвлениях? Мы пока, как те древние греки, для которых весь мир состоял из четырех стихий, так же все упрощаем. Стан мог не представлять последствий, но мог догадываться, а мог и знать точно, я же говорю — интуитивно он предвидел почти любые мои решения: мог сказать, каким окажется результат расчета, еще до того, как я включал компьютер. Это меня и мучит — знал или нет.
— И решили переложить груз на меня, — сказала я. — На нас.
Он наконец поднял на меня глаза. Взгляд был совершенно больным. Он измучился, не сумев для себя решить, в чем на самом деле виновен.
— Вы подумали, — продолжала я, — что мне… нам… легче будет нести этот груз, потому что я… мы…
— Человек Многомирья, — тихо произнес он, я едва расслышала и наклонилась к нему через стол. — Мультивидуум. А я всего лишь просто человек.
— Но вы — специалист! — воскликнула я. — Вы и для себя можете рассчитать…
— Рассчитать могу, да. Но нужно создать задачу. Вы думаете, расчет — главное? Что я без Стана? Ни-че-го. Ноль.
Я встала. Мой кофе и моя плюшка так и остались нетронутыми.
— Извините, Игорь, — сказала я, и на этот раз я даже не попытался сдержать тебя; я должна была сказать это, и я с тобой согласился. — Извините, но в каком бы мире мы ни жили и кем бы себя ни ощущали… вы в вашем трехмерье, а я, какой себя сейчас знаю… каждый несет ответственность за сделанное им.
— И вам нисколько не…
— Перестаньте!
Я вышла из кафе, чувствуя спиной его взгляд; наверное, мне это только казалось, может, он вообще не смотрел в мою сторону, погруженный в собственные мысли.
Иди ко мне, сказал я, сейчас, сказала я, мне нужно подумать, давай думать вместе, но мы и так вместе, верно, и мысли у нас общие, послушай, ничего уже нельзя изменить, мы никогда не узнаем, принял ли он решение сам или просто не выдержало сердце, разорвалось, когда прервалась связь…
Он хотел, чтобы я была счастлива.
Ты счастлива.
Да?
Тихий ветерок, прятавшийся в пустыне Калахари, набрал силу и обрушился ураганом на маленький городок, в котором было всего двести домов и три тысячи жителей. А дерево Ламмат на планете Кен-дар под голубыми лучами Альциора опустило ветви к почве и застыло.
Стан… Мне почему-то вспомнился художник, нарисовавший для больной девушки зеленый лист. Чего он хотел для себя? И знал ли, чем рисковал?
Это совсем не похоже, сказал я, не нужно аналогий, не думай об этом. Нет?
