Но ей было страшно. ТО, что недавно утащило ее с вечеринки в оранжерее, опять пришло. ОНО появляется все чаще. Нина не возмущалась, не сопротивлялась только вот сегодня не выдержала, сбежала из каюты. Но сейчас уже полностью взяла себя в руки и шла назад — добровольно. И ОНО — ждало, когда она придет к НЕМУ по своей воле.
Она победила слабость. Только вот ноги почему-то все еще ватные. Да сжимает сердце, сильно сжимает…
Дверь с бело-черной пластиковой табличкой приближалась. В голове лениво крутилось какое-то полуреальное воспоминание — будто она идет от двигателей «Дальнего», к которым ее что-то не пустило, вроде бы одна из дверей заработала не так, не открылась на личный код старпома… Воспоминание все больше расплывалось, да оно и не казалось существенным. Может, ОНО использовало даже бегство от НЕГО в своих целях — какая разница?.. Главное, Нина возвращается…
Она, давая себе последнюю поблажку, немного постояла в коридоре, разглядывая витые буквы своей должности и Ф.И.О. Потом нажала кнопку замка, вошла.
И опять — приступ страха, паники. Чисто животный ужас не сознания — оно вроде б не боится, — а самой биологии, самого тела.
Автоматически засветилось золотое бра над кушеткой. Мягкие, тяжелые лучи потекли по «тисненым обоям». Стали почти живыми лица родных — на тоненьких пленках трехмерных фотографий, приклеенных к стенам. В полумраке дальнего угла на пульте бытавтомата слабо заиграли синтетические полудрагоценные камни — и их тоже приклеивала она сама, не в силах смотреть на стандартное безликое уродство этого терминала…
Рагозина села на кушетку — в ее каюте мебель никогда не убиралась в стены. Это немного не по правилам, но все же в Уставе нет прямого запрещения на сей счет. А постоянная, неизменная кровать так пахнет домом… Жаль, что у Нины нет брата. Тогда бы он нес честь рода. А она сама могла бы быть на Земле и не мучиться ощущением Пустоты за стенкой, не изматываться на ненавистных физических тренировках. И тем более никогда бы не встретилась с ЭТИМ…
Она мяла в тонких, нервных пальцах цветастое толстое покрывало — тоже не казенное, а сотканное еще прабабушкой из настоящей (!) овечьей шерсти. Шерсть немного кололась, это было приятно, это отвлекало… от…
Старпом знала, что так НАДО. И что следует гордиться тем, что ее используют — пусть даже это настолько неприятно для ее низшей сути. Ведь речь идет о счастье Родины, о благе Человечества…
Мутную, муторную волну страха давить было не легче и не труднее, чем всегда. Вот, случилось: ОНО, словно наконец уловив состояние Нины, вроде бы спешно помогло — перемены в состоянии сознания ускорились. Женщина с дикой, звериной благодарностью подумала о чуткости этих неизвестных людей, — и ее веки захлопнулись, как свинцовые бронированные двери. Тело стало далеким и чужим, осело на кушетку. Чернота перед глазами кружилась тяжким, жутким водоворотом, смывавшим весь мир. И со дна этой воронки поднимались испарения еще большего мрака…
Замок каюты закрылся сам собой. Так же, как и всегда, но Нина, немного очухавшись, неизменно думала, что блокирует его сама.
Свет отключился, в последнюю долю секунды почему-то став гнилостно-красным. В этом проблеске старпом показалась трупом из фильмов ужасов.
Перед ее глазами стремительно рос прямоугольник Ничто. Всегда, даже в самой темной пещере, люди видят световые искры и пятна — эхо работы мозга. Но здесь, в Тьме, не существовало ни одной такой искры.
Полная, непредставляемая чернота.
Небытие.
Голос, который не был голосом:
— Начинаем новый урок.
Беззащитное сознание, подчиняясь ранее заложенной программе, отозвалось беззвучно, для проформы:
— Да.
На Тьме, словно на школьной доске, начали проявляться контуры новой воронки — бесцветной и неопрятной. На ее стенах медленно, передергиваясь, плыли какие-то аналоги обычных надписей. Они вгрызались в человеческое «Я», скапливались в подсознании — как радиоактивные, смертоносные отходы.
И первым, традиционным было: «Подчиняйся. Подчиняйся. Не помни днем то, что знаешь сейчас. Бойся МЕНЯ. Бойся не подчиниться МНЕ. Бойся не угодить МНЕ. Бойся…»
Глава 2. О всем явном и кое о чем закулисном
От «Титана» отделились штатно. Разгон шел по графику. Мрачный экипаж был перегружен работой. Разговоры шли такие, что, имей слова чуть-чуть побольше силы — и от Министерства Космоса осталась бы лишь оплавленная воронка.
Это настроение, как инфекция, передалось даже морским свинкам и крысам в виварии. Они все время хандрили. А главное — начинали визжать при приближении Инги Петере, не желали пожирать то, что она приносила. Медик-1, смачно ругаясь, был вынужден перекинуть Ингу на профилактику медкибернетики. Правда, перед этим он все-таки затолкал свою помощницу под комплексное медобследование. Но опять не нашел в ней ни малейших отклонений.
Оставалось считать, что приключение Петере и виварные истерики не связаны друг с другом.
Сразу же выяснилось, что медик-2 работает с техникой даже лучше, чем сам Алексеев. Поэтому новое — нештатное — распределение обязанностей закрепилось само собой. То есть на планетолете произошла еще одна мелкая странность — из числа тех пустяков, которые образованные люди старательно не замечают. И уж тем более не пытаются хоть как-то их проанализировать.
Капитан, естественно, не был поставлен в известность — происходящее полностью входило в компетенцию медотсека. Алексеев также не спешил докладывать наверх и о новой, ледяной молчаливости Инги. В конце концов, прибалтка и раньше редко бывала душой компаний, а тут пережить такое… Раз мента-зондирование не показало серьезных отклонений в психике — значит, не о чем и думать.
Единственный момент — то есть случай, — который все-таки был способен насторожить медика-1, остался ему неизвестен. А дело касалось Игоря Павлецкого, первого пилота десантного катера.
До Сатурна Игорь мирно спал в «ящике», но сейчас завалиться обратно не мог — всех людей, обычно ненужных на этом этапе полета, сейчас слишком часто использовали на малоквалифицированном подхвате. Свое недовольство ситуацией пилот тушил в спортзале. И на пятый день отделения от «Титана» перестарался: чуть ли не к своей радости получил неплохое растяжение на левой ноге. Добровольно приковылял в медотсек, небрежно расселся на матово-белой кушетке и протянул:
— До-ок, а нельзя ли, как премию за сознательность, задействовать даму?
Алексеев хмыкнул. Но ему как раз было нужно идти к капитану — а несложная работа совсем не помешает девчонке, «которую эти преподаватели и не могли научить чему-нибудь по-настоящему». Поэтому медик-1 вызвал Ингу, отдыхавшую в своей каюте.
