- Желание побыть одному и одиночество - разные вещи, - сказал Найэл. Ты, конечно, поняла это за последние годы.
По звукам, долетевшим из столовой, мы поняли, что стол накрывают к чаю. Миссис Бэнкс была одна. Она тяжело ступала по полу и довольно неуклюже звенела и стучала чашками. Селия подумала, не пойти ли ей помочь, и уже было встала с места, но снова села, услышав, как Полли говорит веселым голосом: "Позвольте мне пособить вам, миссис Бэнкс. Нет, дети не станут лезть пальцами в торт".
Селия впервые страшилась общего чая. Дети наперебой рассказывают о прогулке, с которой они недавно вернулись, мисс Поллард - Полли - улыбается из-за чайника, ее пышущее здоровьем, привлекательное лицо напудрено по случаю этого события - воскресный чай - пудра слишком бледная для ее кожи, и ее беседа (Ну, дети, расскажите тете Селии, что вы видели из окна, такую огромную птицу, мы все гадали, кто же это - не пей слишком быстро, дорогая, - еще чаю, дядя Найэл?), она всегда немного нервозна в присутствии Найэла, слегка краснеет и теряется; а сегодня с Найэлом будет особенно сложно, да и Мария больше обычного утомлена и молчалива, а Чарльз, если он придет, угрюмо молчит за чашкой, которую Мария как-то подарила ему на Рождество. Нет, сегодня, как никогда, общего чая надо избежать. Мария, наверное, тоже об этом подумала.
- Скажи Полли, что мы не выйдем к чаю, - сказала Мария. - Возьми поднос, и мы попьем здесь. - Я не выдержу шума.
- А как Чарльз? - спросила Селия.
- Чай ему не понадобится, - я слышала, как хлопнула садовая дверь. Он пошел пройтись.
Снова начался дождь, мелкий, монотонный, он слегка постукивал по "тюремным" окнам.
- Я всегда их ненавидела, - сказала Мария. - Они не пропускают света. Маленькие, уродливые квадраты.
- Лютиенс*, - сказал Найэл. - Он всегда делал такие.
- Они годятся для таких домов, - сказала Селия. - В "Кантри Лайф"* их видишь десятками, особенно в Хэмпшире*. Достопочтенная миссис Роналд Харрингуэй, что-то вроде этого.
- Две односпальные кровати, - сказала Мария, - их сдвигают вместе, чтобы они выглядели как двуспальная. И скрытый электрический свет, который проникает из-за стены почти под потолком.
- Розовые полотенца для гостей, - сказал Найэл, - исключительно чистые, но запасные комнаты всегда холодные и выходят на север. У миссис Харрингуэй вот уже много лет служит очень расторопная горничная.
- Которая слишком рано положит грелку в постель, и когда вы ляжете, она будет едва теплой, - сказала Мария.
- Мисс Комптон Коллир раз в год приезжает фотографировать цветочный бордюр, - сказала Селия. - Множество люпинов, очень крепких.
- И , которые, высунув языки, задыхаются на лужайке, пока миссис Роналд Харрингуэй срезает розы, - сказал Найэл.
Повернулась ручка, и Полли просунула голову в дверь.
- Все в темноте? - жизнерадостно спросила она. - Это не очень весело, не правда ли?
Она повернула главный выключатель у двери, и комнату залил яркий свет. Никто не произнес ни слова. Лицо Полли раскраснелось и посвежело после бодрой прогулки с детьми под дождем. По сравнению с ней мы трое казались изможденными.
- Чай готов, - сказала она. - Я сейчас немного помогла миссис Бэнкс. У детей, да благословит их Господь, такой аппетит после прогулки. Мамочка выглядит усталой.
Полли бросила на Марию критический взгляд: ее поведение представляло собой странную смесь заботы и неодобрения. Дети молча стояли рядом с ней.
- Мамочке надо было пойти с нами на прогулку, ведь правда? Тогда бы ее лондонский вид как рукой сняло. Но ничего. Мамочка скушает большой кусок вкусного торта. Пойдемте, дети.
Она кивнула, улыбнулась и вернулась в столовую.
- Не хочу никакого торта, - прошептала Мария. - Если он такой же, как в прошлый раз, меня стошнит. Я его терпеть не могу.
- Можно мне съесть твой кусок? Я никому не скажу, - попросил мальчик.
- Да, - ответила Мария.
Дети выбежали из комнаты.
Найэл вместе с Селией пошел в столовую, и они принесли чайный поднос с напитками, после чего закрыли дверь в гостиную, отгородившись от застольного шума, такого привычного и по-домашнему уютного.
Найэл выключил свет, и нас снова окутала успокоительная темнота. Мы остались одни, никто не нарушал окружавшей нас тишины и покоя.
- У нас было иначе, - сказал Найэл. - Все ярко, чисто, выхолощено и банально. Пластмассовые игрушки. Вещи, которые приходят и уходят.
- Возможно, и так, - сказала Мария, - а, может быть, мы просто не помним.
- Я отлично помню, - сказал Найэл, - я все помню. В том-то и беда. Я помню слишком многое.
Мария налила в чай ложку коньяка, себе и Найэлу.
- Я не выношу классную комнату, - сказала она. - Поэтому никогда туда не захожу. Такая же тюрьма, как окна в этой гостиной.
- Напрасно ты так говоришь, - сказала Селия. - Это лучшая комната в доме. Выходит на юг. Очень солнечная.
- Я не это имею в виду, - сказала Мария. - Она слишком самоуверена, довольна собой. Так и слышишь, как она говорит: "Разве я не прекрасная комната, дети? Входите же, играйте, веселитесь". И бедные малыши с огромными кусками пластилина в руках усаживаются на сверкающий голубой линолеум. Труда никогда не давала им пластилин.
- Он был нам просто не нужен, - сказала Селия. - Мы постоянно наряжались.
- Если бы дети захотели, они могли бы наряжаться в мои платья, сказала Мария.
- У тебя нет шляп, - сказал Найэл, - а без шляп наряжаться неинтересно. Десятки шляп свалены на шкафу, но чтобы их достать, надо забраться на стул. - Он налил себе в чай еще ложку коньяка.
- У Мамы была малиновая бархатная накидка, - сказала Селия. - Я как сейчас ее вижу. Она стягивалась на шнур в бедрах, думаю, ты назвала бы ее оберткой, и заканчивалась широкой меховой оторочкой. Когда я ее надевала, она волочилась по полу.
- Ты воображала себя феей Морганой*, - сказала Мария. - С твоей стороны было очень глупо надевать малиновую накидку, изображая фею Моргану. Я тебе говорила, что это неправильно. Но ты заупрямилась и ничего не хотела слушать. Потом пустилась в слезы. Я даже слегка тебя стукнула.
- Ты стукнула ее вовсе не за это, - сказал Найэл. - Тебе самой хотелось взять красную накидку и изображать Дженевру*. Разве ты не помнишь, что на полу рядом с нами лежала книга с иллюстрациями Дюлака*? На Дженевре был длинный красный плащ, и на него спадали золотые косы. А я надел свою серую куртку задом наперед, чтобы быть Ланселотом*, да еще натянул на руки папины серые носки - это была кольчуга.
- Кровать была очень большая, - сказала Мария. - Просто огромная. Самая большая кровать, какую я видела.
- О чем вы говорите? - спросила Селия.
- О маминой кровати, - ответила Мария, - в комнате, где мы наряжались. Это было в меблированных комнатах в Париже. Там еще висели картины с изображениями китайцев. Я всегда искала такую же большую кровать, но так и не нашла. Как странно.
