Подземелья были мрачным сердцем Тиффажа. Именно здесь Синяя Борода однажды нагромоздил гору из голов убитых им детей, чтобы сравнить их и определить, которая из жертв красивее всех. Именно здесь маршал Франции содержал своих пленников, заманивая их в замок обещаниями места в церковном хоре или должности его личного пажа. Именно здесь он удовлетворял свою похоть, после чего неизменно топил жертву в ее собственной крови.
Но мы, разумеется, не собирались запытать подследственного до смерти. Мало того, во время допроса совсем не обязательно проливать кровь. Кровопролитие — удел солдат. Мы же заботимся только о душе.
Законами церкви разрешено применять пытки только один раз, хотя, по неписаному закону, допрос с применением пыток может продолжаться несколько часов, а иногда и сутки.
Я вошел в выбранное моими спутниками подземелье, освещенное только факелами, сырое и мрачное. В грязи под ногами копошились мыши и черви. Но так нужно, ибо полагается, чтобы допрашиваемый испытывал чувство полнейшей беспомощности и, следовательно, как можно скорее сознался. Жан Палач уже разложил свои инструменты. Специально для меня сверху принесли кресло инквизитора, под которое подостлали дорогой ковер. За письменным столом уже сидел брат Пьер с разложенными перед ним протоколами и пером в руке. При свете свечи он вносил в протокол необходимые предварительные записи.
Монстр Гийом был раздет догола, ибо позор публичной наготы часто побуждает грешника к исповеди. Я, разумеется, отвел глаза, ибо служителю церкви не подобает смотреть на такие вещи; однако любопытство заставило меня забыть о правилах поведения, и я невольно впился глазами в допрашиваемого.
Зеленоватый оттенок его кожи, казалось, принадлежал рептилии, а не человеку, и выглядел еще более отвратительным в тусклом свете подземелья. Палач уже привязал веревки к его плечам и прикрепил гири к ногам, но ждал моего сигнала, прежде чем начать пытки.
Когда мои глаза привыкли к полумраку, я встал, чтобы пристальнее всмотреться в него, в надежде на какой-то знак, который позволит мне избежать пыток. Например, лишняя пара сосков могла означать принадлежность к сонму колдунов и ведьм, а обрезанный мужской орган указывал на то, что он еврей. И тогда нам оставалось только убедить его признаться.
Но у этого чудовища вообще не оказалось сосков и чего-то, хотя бы отдаленно напоминавшего орган размножения. Его грудь была покрыта чешуей. Сразу от талии начинались ноги, тоже чешуйчатые, как и все тело.
— Вы, кажется, удивлены, отец мой, — заметил он.
— Ты… ты евнух от природы. И никаких сосков… ты не мужчина и не женщина… будь ты женщиной, не мог бы кормить ребенка… будь ты мужчиной, не сумел бы зачать младенца… ты оскорбление природы! Мерзость! Гнусь!
Я испытывал невыносимый ужас. Таких уродов всегда убивают при рождении.
— Мои собратья не нуждаются в подобном способе размножения, — пояснил монстр Гийом. — Мы все — дети Единого.
— То есть, судя по твоим словам, на тебе не лежит бремя первородного греха?
— Что есть грех? — не понял он.
— Разве ты не почитаешь Бога?
— Кто такой Бог?
— Бог — это все.
— В таком случае, Бог — это я.
Больше я не мог это выслушивать и потому подал Жану знак вздернуть нечестивца на дыбу. Когда гири оторвались от земли, я услышал треск выворачиваемых плечевых суставов.
— Ты издеваешься над Богом?! — вскричал я. — Смеешь заявлять, что на тебя снизошла благодать?
Он передернулся, и с губ сорвалось змеиное шипение.
— Больше гирь! — завопил я. — Ты нам признаешься!
— В чем мне признаться?
— В ереси! Ты еретик, потому что утверждаешь, будто свободен от грехов: состояние, которое имеет власть даровать одна лишь Святая Церковь, после исповеди и отпущения грехов. Сознайся!
— Я не еретик. Я прибыл из другого мира. Я заблудился. Отошлите меня домой.
— И каким образом мы можем отослать тебя домой? Ведь ты заявляешь, что твой дом на небесах!
— Я уже объяснил твоему сыну, каким образом могу попасть домой. Первый способ — связаться с материнским кораблем. Но прибор сейчас подо льдом. Следует подождать, пока лед растает, и…
При упоминании моего Гийома я впал в еще большее бешенство. Какими соблазнами он смущал душу моего сына? Какой яд вливал в его сердце?
Я велел палачу добавить еще гирь. Каждый стон, каждое шипение брат Пьер прилежно заносил в протокол. Руки допрашиваемого были неестественно вывернуты, мышцы рвались; глаза чудовища вылезли из орбит, а сам он, похоже, стонал. Но криков боли я не слышал и поэтому, ожесточившись, велел Жану Палачу добавлять новые гири, пока тяжесть не оказалась непосильной для любого смертного. И это доказывало, что за столь ненатуральной стойкостью стоит сам сатана. Подобное обстоятельство еще сильнее подогревало мою ярость.
— Признайся, что отвергал Святое причастие! Что ты еврей! Колдун! Что ты спознался с самим сатаной! Что ты катар! Что ты вальденс![3] Признай хотя бы одну ересь, и я прекращу пытки!
Именно в этот момент, когда я был экзальтирован до предела, руки узника оторвались и со стуком рухнули на пол. Зрелище было кошмарным, особенно когда по оторванным конечностям забегали крысы. Из ран полилась зеленоватая жидкость. Руки сгибались и разгибались, словно жили собственной жизнью.
— Мы пролили кровь! — ахнул я, ужаснувшись тому, что нарушил указания папы. — Жан, ты должен немедленно ее остановить.
— Не понимаю, — растерялся палач. — Я не прилагал столько сил, чтобы вырвать его руки.
Мой подручный был обескуражен: истинный профессионал не должен совершать подобных промахов.
Палач поспешно нашел тряпки, чтобы не слишком много крови пролилось на землю, ибо именно это запрещает буква закона. На полу темницы оказалось немного соломы — постель узника, — и Жан набросил ее на еретика, чтобы кровь хоть немного впиталась.
Но тут вмешался брат Паоло:
— Она зеленая, отец. Это не кровь!
Оторванные руки сначала раскачивались взад-вперед, а потом зашипели и стали тлеть. Едкий зеленый дым наполнил темницу. Я приказал зажечь новые факелы. Нужно было видеть, что мы делаем. Омерзительная зеленая жидкость брызгала нам в лица. Я убедился в правоте брата Паоло. Это не кровь: не та консистенция, нет характерного запаха. Жан Палач не нарушил закон.
Тем временем монстр Гийом извивался на каменном полу среди червей и крыс. С губ лился какофонический поток несвязных слов. Вне всякого сомнения, это было нечто вроде гнусного колдовского обряда, как, например, чтение в обратном порядке молитв, обращенных к Господу нашему. Одно ясно: здесь присутствовала настоящая некромантия, поскольку те места, где у монстра раньше находились руки, внезапно затряслись, завибрировали, и сквозь плоть пробились маленькие зеленые стебли… Подумать только, он отращивал новую пару рук, словно ящерица — хвост.
