- Молчи, дурак, - злобно шепнул старший, - лучше послушай этот плачь и стоны: они идут от самого сердца. Вон тот человек просто катается по земле и рвет на себе волосы...
Действительно, возле фонтана кто-то столь самозабвенно придавался горю, что привел в изумление не только братьев, но и всех собравшихся. Катавшийся в пыли человек был хорошо одет, но совсем не жалел ни платья, ни своих редких волос, которые, в отличие от париков записных плакальщиц, были явно собственными. Рядом с ним на корточках сидел мужчина помоложе, стараясь ласковыми речами унять безумца.
- Я что-то не видел их в доме с подарками, - сказал алчный Аюм.
Брат не успел ответить: молодой мужчина, словно заслышав эти слова, поднялся и, прижимая к груди небольшой сверток, направился к крыльцу. Его бородка была выкрашена в приятный желтый цвет и хорошо завита, а верхняя губа чисто выскоблена.
Приблизившись, он вежливо поклонился и сказал мягким голосом:
- Примите мои искренние соболезнования, ты, достопочтенный Бехмет, и ты, не менее достопочтенный Аюм. Мы ехали издалека и опоздали возложить свои дары вместе со всеми. В знак нашего искреннего уважения, примите это скромное подношение.
Он развернул белую материю и подал Бехмету небольшую калебасу - сосуд из выдолбленной тыквы с деревянной крышечкой.
Те, кто стояли поближе, удивленно вздохнули: столь ничтожный дар не осмелился бы поднести наследникам судьи и последний нищий.
- Э-та что же ты тут, э-та что же такое... - начал было Аюм. В его жидких глазках мелькнуло некое подобие гнева.
Бехмет поднял крышечку и сунул в калебасу свой длинный нос. Серое лицо старшего из братьев вдруг порозовело, нос жадно зашевелился, губы зачмокали. Когда он вновь взглянул на дарителя, в зрачках его метались непонятные искры.
Отдав тыкву слуге, Бехмет милостиво кивнул головой и, обращаясь к мужчине с желтой бородкой, важно изрек:
- Каждый подарок, поднесенный от чистого сердца, - отрада в нашем горе. Как звать тебя, уважаемый, и кто тот человек на земле возле фонтана?
- Мое имя Дарбар, - отвечал незнакомец, - а человек на земле - мой отец Ахбес.
- Я вижу, горе его велико. Твой отец знавал нашего?
- Отлично знавал, почтеннейший, можно сказать, они были друзьями. Разве господин Раббас никогда не рассказывал вам об Ахбесе из Аренджуна?
- Никогда, - встрял Аюм, подозрительно оглядывая желтобородого.
- Мы, действительно, ничего не слышали о твоем отце, - сказал Бехмет. - Но это не удивительно: судья имел много друзей и не всегда посвящал нас в свои дела.
- Увы! - горестно вскричал Дарбар. - Значит, вам ничего не известно о долге почтенного Раббаса моему родителю. Видно, такова воля богов, и ничего тут не поделаешь.
И, обернувшись в сторону все еще лежащего в пыли родителя, громко крикнул:
- Пойдем, отец, не будем мешать людям!
- Погоди, - растерянно сказал Бехмет, хотя желтобородый и не думал никуда уходить. - О каком долге ты говоришь?
- Да, о каком это долге ты тут нам заливаешь? - вякнул и младший брат.
- Если вам ничего не известно, - печально сказал Дарбар, - я не стану докучать своим делом. Тем более, когда отец ваш готов отправиться в последний путь.
Чиновники уже уместили носилки с телом судьи в черном паланкине. Жрецы достовали из холщевых сумок длинные витые свечи, готовясь сопровождать покойного на шамашан.
- Это какой-то прохвост, - шепнул Аюм на ухо брату, - пусть убирается.
- Ты забываешь, что я должен принять судейскую шапку по наследству, - тихо и раздраженно отвечал Бехмет, - что скажут люди, если я сейчас не решу это дело по справедливости?
- Люди ничего не скажут... - начал Аюм, но старший брат прервал его нетерпеливым жестом.
- Пусть подойдет твой отец, - обратился он к желтобородому, - и все нам расскажет.
Ахбес тут же вскочил с земли и, прихрамывая, побежал к крыльцу. Остановившись подле, он отвесил братьям глубокий поклон и, размазывая по грязным щекам обильные слезы, заговорил:
- Горе, какое горе постигло всех нас, несчастных! Какого достойного человека мы потеряли! Я потерял лучшего друга, а вместе с ним много денег, почти все, что у меня было...
- Не надо, отец, - скорбно вставил Дарбар.
- Нет, я скажу, раз почтенный Бехмет желает меня выслушать. Мы с почтенным Раббасом торговали, поставляли ему специи, хлопок и зерно. Он когда заплатит, когда нет - все на доверии. Уважаемый человек, судья... Думали, после сочтемся. Не довелось! За ним накопился долг, большой долг, и вот теперь я и мой сын разорены, как есть разорены!
И он снова залился слезами.
Народ, толпившийся во дворе, слушал, затаив дыхание. Козлиный судья, как и многие государственные мужи, помимо основных обязанностей умножал богатства свои торговлей, так что в речах неведомого Ахбеса не было ничего необычного.
Жрецы нетерпеливо поглядывали то на крыльцо, то на клонившееся к окаему солнце.
- А велик ли долг? - спросил Бехмет, что-то обдумывая.
- Не надо, отец, - снова сказал Дарбар.
- Двести тысяч, - сказал Ахбес, всхлипывая, - и еще одна маленькая шкатулка...
- Как же! - завопил тут Аюм, забыв о приличиях. - Двести тысяч! Может, тебе еще и верблюдов отдать?!
- Такие деньги должны быть записаны в книгах, - сказал старший брат, неприятно удивленный названной суммой.
- Я же говорил: ничего не получится, - горестно пробормотал желтобородый.
- В том-то все и дело! - воскликнул Ахбес. - Коли бы записано было, с чего бы мне плакать?! Мы верили друг другу на слово...
- Говорю, это жулики, - злобно прошипел Аюм.
- Тогда, увы, я бессилен помочь, - молвил Бехмет, решив наконец прислушаться к словам младшего брата, - мы не можем узнать, сколько в действительности вам причитается.
Ахбес бросился на колени.
- Прошу тебя, почтеннейший, не дай погибнуть моей семье! Ради нашей дружбы с твоим отцом! Есть одно средство восстановить истину. Мой сын...
- Только не это! - испуганно вскричал Дарбар и даже закрыл лицо руками. - Мы же договорились...
- А что мне остается? - ударил себя в грудь Ахбес. - По миру идти? Твой долг помочь семье, сынок, если, конечно, будет на то согласие почтенных Бехмета и Аюма.
- Чем же может помочь твой сын? - несколько растерянно спросил старший наследник Козлиного судьи.
- Он может спросить самого Раббаса. Если наше дело правое, мой друг не станет молчать.
Толпа удивленно загудела. Те, кто стоял поближе к крыльцу, попятились назад. Жрецы вытянули тонкие шеи и с любопытством уставились на Дарбара.
Желтобородый стоял, понурив голову. Весь его вид являл крайнее уныние и растерянность. Он укоризненно глянул на Ахбеса и заговорил, медленно подбирая слова:
- Я просил отца этого не делать... Только крайнее отчаяние толкнуло его открыть мою тайну. Видите ли, уважаемые, я несколько лет обучался в Стигии и постиг некоторые премудрости некромантии. Нет-нет, - воскликнул он поспешно, заметив страх на лицах братьев, - я вовсе не колдун! Не успел им стать: Митра уберег меня от пагубного пути, вселив раскаяние в мое сердце, и я бежал из страны чародеев. Но одно заклинание мне ведомо, хотя я и дал себе слово, никогда не прибегать к нему ибо магия затягивает так же, как пристрастие к некоторым зельям, хранимым иногда в калебасах...
