— Ты имеешь в виду, чтобы они могли пообщаться?
— Да.
— Думаю, это возможно, — осторожно сказал Ричардсон. — Должно получиться. Да. Да. По правде говоря, очень любопытное предложение.
Он неуверенно улыбнулся. До сих пор Таннер держался в стороне, осуществлял только общее руководство, наблюдал, но ни во что не вмешивался. А теперь сам ставил задачу, и Ричардсон попросту не знал, как это принимать. Таннер молча смотрел, как коллега ерзает в кресле.
Наконец Ричардсон спросил:
— И чью именно модель ты бы хотел от нас получить?
— Вы уже готовы применить этот ваш параллакс? Который должен выправлять искажение времени и убирать всякие позднейшие мифологические наслоения?
— Почти. Но мы еще не пробовали…
— Отлично. Вот и попробуете. Как насчет того, чтобы создать Сократа?
Под ним простиралось белое море — со всех сторон, как будто весь мир был сделан из овечьей шерсти. А может, это снег? Снег ему доводилось видеть нечасто. Да, случалось такое иногда в Афинах, но то был легкий пушок, туг же тающий под утренним солнцем. Конечно, видел он и много снега, когда воевал на севере, в Потидее, во времена Перикла. Но это было так давно. И тот снег — он хорошо помнил — был совсем не таким, как сейчас. От белого моря, раскинувшегося внизу, не веяло холодом. Это вполне могли быть и облака.
Но как облака оказались под ним? Ведь они состоят только из паров, воздуха и воды, нет в них ничего твердого. Значит, место им вверху. Облака, которые образуются под ногами, не могут быть настоящими!
Снег, но не холодный? Облака, но не парящие в вышине? В этом месте, казалось, ничто не обладало обычными свойствами. Он куда-то шел, но под ногами не было никакой опоры. Он шел прямо по воздуху! Но как можно ходить по воздуху? Аристофан поиздевался над ним в своей комедии, послав парить в облаках подвешенным в корзине и изрекать: «Паря в пространстве, мыслю о судьбе светил»[4]. Хоть Аристофан и насмехался, но обижаться на него не стоило — а вот друзья оскорбились. Но то была всего лишь пьеса.
А здесь все выглядело вполне настоящим.
Может, он спит и видит сон, в котором действительно летает в облаках, как у Аристофана? Что там были за прелестные строчки?
Чрезмерно разум напрягать не должен ты,
Направь свободно мысль свою по воздуху…
…Бессильна мысль
Проникнуть в тайны мира запредельного,
В пространствах не повиснув и не будучи
Соединенной с однородным воздухом.
Старина Аристофан! Для него нет ничего святого! Разумеется, кроме поистине святых вещей: мудрости, истины, добродетели.
Нет, находясь внизу и взоры ввысь вперив,
Я ничего б не понял.
Сила земная
Притягивает влагу размышления.
Не то же ли случается с капустою?
Сократ рассмеялся.
Он выставил руки перед собой и начал их рассматривать: короткие крепкие пальцы, широкие сильные запястья. Да, это его руки. Его старые, натруженные руки, которые хорошо служили ему всю жизнь: когда он работал каменотесом, как и отец, когда воевал за свой город, когда упражнялся в гимнасии. Он притронулся к собственному лицу — но не ощутил его. Вот тут должен быть подбородок, тут лоб, и короткий толстый нос, и мясистые губы. Но ничего не было. Вместо лица — воздух. Руки его свободно прошли сквозь то место, где должно быть лицо. Он попытался обхватить голову, изо всей силы сжал руки — и ничего не почувствовал.
«Это очень странное место», — подумал он.
Возможно, он попал в мир чистых идей, о которых так любил рассуждать молодой Платон, где существуют только образы и нет ничего реального.
«Тут находятся идеи облаков, а не сами облака. Я иду по идеальному воздуху. И сам я — идеальный Сократ, свободный от своего грубого обычного тела. Возможно ли это? Видимо, да».
Он немного постоял, размышляя об этом. И подумал, что такой может быть жизнь после жизни. А значит, не исключено, что он встретит каких-нибудь богов, если туг есть боги и если он сможет их найти.
«Я был бы не прочь, — подумал он. — Может, они захотят поговорить со мной. Афина будет рассуждать о мудрости, или Гермес о быстроте, или Арес о природе храбрости, или Зевс о… ну, о чем пожелает. Конечно, я покажусь им полнейшим глупцом, но ничего страшного: любой, кто думает, что будет разговаривать с богами на равных, глуп. Я не питаю таких иллюзий. Если боги вообще существуют, они, несомненно, гораздо выше меня во всех отношениях. Иначе стали бы люди считать их богами?»
Безусловно, он сильно сомневался в самом существовании богов. Но если они есть, было бы разумно полагать, что их можно найти именно в таком месте.
Он поднял глаза. Небо сияло золотом. Он вздохнул полной грудью, улыбнулся и зашагал над белой пустотой, надеясь найти богов.
— А теперь что ты думаешь? — спросил Таннер. — Все еще сомневаешься?
— Пока рано о чем-то говорить, — хмурясь, ответил Ричардсон.
— Но он же выглядит как Сократ.
— Ну, с этим мы справились легко. У нас много описаний Сократа, оставленных людьми, знавшими его: приплюснутый широкий нос, лысая голова, толстые губы, короткая шея. Обычное лицо Сократа, знакомое каждому, как и внешность Шерлока Холмса или Дон Кихота. Мы ничего не выдумывали. Но это не главное. Только то, что происходит у него в голове, покажет, получился ли у нас настоящий Сократ.
— Он там преспокойно бродит, и настроение у него, по-моему, хорошее. Как и должно философу.
— Писарро выглядел таким же философом, когда мы запустили его в камеру.
— Может, Писарро и был таким же философом, — сказал Таннер. — Подобные люди не будут паниковать, если окажутся в непонятном месте.
Скептицизм Ричардсона начинал действовать ему на нервы. Они как будто поменялись ролями: теперь Ричардсон не верил в возможности собственной программы, а Таннер толкал его к новым достижениям.
— У меня все еще есть сомнения, — бесцветным голосом сообщил Ричардсон. — Да, мы использовали новые параллакс-фильтры. Но, боюсь, столкнулись с той же проблемой, что и французы с Дон Кихотом. Да и у нас было нечто подобное при разработке Холмса, Моисея и Цезаря. Данные слишком загрязнены мифами и домыслами. В нашем Сократе столько же выдуманного, сколько и реального; а может, его личность вообще целиком выдумана. Платон мог нафантазировать о нем все, что угодно, — таким же образом Конан Дойл сотворил Холмса. И, боюсь, мы получим что-то вторичное, безжизненное, без малейшего проблеска самостоятельных мыслей, которые нам хотелось бы получить.
— Но новые фильтры…
