Вы могли бы существовать в загрязненном воздухе, надев маску или респиратор. Вы могли бы победить преступность так же, как снежную бурю или летнюю жару: пассивно, избегая ее, или активно, подавляя техническими средствами. Либо вы не надевали драгоценностей, либо быстро передвигались по улицам, либо оставались дома, запершись на как можно большее количество замков. Либо вы оборудовали себя системой дистанционной сигнализации, противограбительскими пуговицами, маяками безопасности, размещенными в подкладке вашей одежды, и тогда могли смело идти на бравых налетчиков. И справиться с ними. Но белый средний класс ушел, видимо, навсегда и это создавало трудности, так как некому было устанавливать всю эту электронику. Город к тысяча девятьсот девяностому году состоял в основном из чернокожих и пуэрториканцев, разделенный на два анклава: один уменьшающийся (из стареющих евреев, итальянцев и ирландцев), а другой постоянно увеличивающийся в размерах и влиянии (сверкающие острова богатых менеджеров и предпринимателей). Город, населенный только богатыми и бедными, испытывает определенные неприятные духовные неурядицы и через некоторое время нарождающаяся не белая буржуазия становится настоящим оплотом социальной стабильности. Большая часть Нью-Йорка сверкает так, как только Афины, Константинополь, Рим, Вавилон и Персеполис сверкали в прошлом, остальное – это джунгли, в буквальном смысле джунгли, зловонные и грязные, где единственный закон – это сила. Это не столько умирающей, сколько неуправляемый город; семь миллионов душ, двигающихся по семи миллионам орбит под воздействием эффектных центробежных сил, готовых в любую минуту сделать из нас гиперболы.
Добро пожаловать в Сити Холл, мэр Куинн.
Кто может управлять неуправляемым? Кто-то всегда хочет попробовать, да поможет ему Бог. Из наших ста с лишним мэров некоторые были честными, многие плутами, около семи из названных были компетентными и эффективными администраторами. Двое из них были плуты, но независимо от их морали, они знали как заставить город работать. Некоторые были звездами, другие несли несчастья, и все они в совокупности довели город до крайней энтропической точки разрушения. А теперь Куинн. Он обещал городу величие, объединяя, как казалось, силу и энергию Готфрида, обаяние Линдсея, гуманизм и сострадание Лагуардии.
Поэтому мы выдвинули его кандидатом от Новодемократической партии на первичных выборах в противовес беспомощному Ди Лоренцо. Боб Ломброзо выдоил миллионы у банков, Джордж Миссакян собрал вместе все частные телевизионные каналы, освещающие многих кандидатов от этой партии. Ара Ефрикян выторговал посредничество в поддержку Куинна от имени клубов, а я время от времени заглядывал в штаб, чтобы написать простенькие прогнозы, в которых не было ничего значительного, кроме: «играй спокойно», «продолжай борьбу», «мы победили».
Все ожидали, что Куинн победит, и он действительно выиграл первичные выборы с абсолютным большинством голосов в состязании с семью другими кандидатами. Республиканцы нашли банкира по имени Берджес, который согласился стать их кандидатом. Он был неизвестен, политическая новинка.
Не знаю, то ли они были самоубийцами, то ли просто реалистами. Опрос общественного мнения за месяц до выборов показал, что 83% избирателей отдают предпочтение Куинну. Оставшиеся 17% беспокоили его. Он хотел, чтобы ему отдали голоса все 100%, поэтому он обещал народу выиграть кампанию.
Никто из кандидатов за двадцать лет не устраивал автопробегов и встреч с избирателями, а он настоял на отстранении от избирательной кампании капризного самоубийственного Мардикяна.
– Каковы мои шансы быть подстреленным, если я пройдусь пешком по Таймс Сквер? – спросил у меня Куинн.
Я не почувствовал смертельной опасности для него и сказал ему об этом.
Я также сказал:
– Но я не хотел бы, чтобы ты делал это, Пол. Я не непогрешим, а ты не бессмертен.
– Если в Нью-Йорке небезопасно встречаться с избирателями, – ответил Куинн, – тогда мы должны использовать место для испытания Z-бомбы.
– Только два года назад здесь был убит мэр, – сказал я.
– Все ненавидели Готфрида. Если кто и был фашистом с Железным крестом, так это он. Почему кто-то также должен думать и обо мне. Лью? Я пойду.
Куинн пошел и встретился с массами. Может быть это и помогло. Он одержал величайшую в истории выборов в Нью-Йорке победу, набрав 88% голосов.
Первого января тысяча девятьсот девяносто восьмого года. В не по сезону мягкий, почти флоридский день Хейг Мардикян, Боб Ломброзо и все мы, приближенные Куинна, собрались тесным кругом на ступенях Сити Холла, чтобы наблюдать, как наш человек приносит присягу. Я немного беспокоился. Чего я боялся? Я не мог сказать. Может быть бомбы. Да, сияющую круглую черную бомбу, по-клоунски расписанную, с шипящим фитилем, со свистом проносящуюся в воздухе, чтобы разорвать нас на мезоны и кварки (гипотетические частицы). Но бомбу не бросили. Зачем это зловещее предзнаменование Николса? Радость. Я был раздражен. Нас похлопывали по спинам, целовали в щеки. Пол Куинн стал мэром Нью-Йорка, а тысяча девятьсот девяносто восьмой год был счастливым для всех.
Одной из поздних ночей лета тысяча девятьсот девяносто седьмого года Сундара спросила: – Если Куинн победит, он даст тебе работу в своей администрации?
– Возможно.
– Ты возьмешься?
– Вряд ли, – сказал я, – В начале кампании всегда весело. Ежедневное муниципальное правление – грязная скука. Я вернусь к своим привычным клиентам, как только закончатся выборы.
Через три дня после выборов Куинн послал за мной и предложил мне пост специального административного помощника, и я принял его без колебаний, без единой мысли о своих клиентах и работодателях, о своей блестящей конторе, полной оборудования по обработке компьютерных данных.
Лгал ли я Сундаре той ночью? Нет. Я обманывал себя. Мой прогноз был ошибочным, так как самопонимание не было совершенным. С августа до ноября я уяснил, что близость к власти дурманит. Больше чем за год Пол Куинн заразил меня своей энергией. Когда вы проводите так много времени рядом с такой силой, вы вовлекаетесь в поток энергии, вы становитесь энергоманом.
Вы не можете оторваться от питающей вас динамомашины. Когда вновь выбранный мэр Куинн нанимал меня, он сказал, что нуждается во мне, я же понял, что еще сильнее он был нужен мне. Куинн был подхвачен огромной волной, блестящим полетом кометы через темную ночь американской политики, и я страстно желал быть в составе его поезда, ухватить часть его пламени, согреться им. Это было так просто и так унизительно. Я свободно мог притвориться, что, служа Куинну, я служу человечеству, что я участвую в великом захватывающем крестовом походе по спасению величайшего из наших городов, что я помогаю вытащить современную городскую цивилизацию из пучины, дать ей цель и жизнеспособность. Я даже был бы искренен. Но к Куинну меня влекла притягательность власти, власть в ее собственном понимании, власть ради власти, власти создавать, формировать и изменять.
