В шлюзы корабля ворвался ветер, приправленный странными специфическими благоуханиями иного мира и масляно-металлической гарью. Мы вышли за границы судна на некое подобие стеклянной галереи — высоко над поверхностью планеты, над которой зависли как горящее разноцветными огнями облачко в небе. И пока мы шли по этой стеклянной галерее, нас сопровождал негромкий, но отчетливый хрустальный звон, угрожающий, бодрящий и зачаровывающий. Под нами змеились полыхающие драконы и распускались мерцающие лилии, а по сторонам опадали, как лепестки роз, огоньки обычных фейерверков, оставляющие сизые следы крошечных комет, сплетающиеся в призрачную, колеблющуюся в воздухе, медленно развеивающуюся паутину.
В ночном небе бледно светились огрызки двух маленьких лун и довольно ярко — крупная синяя звезда, спорящая с лунами и блеском и величиной: собственно Денеб, что известна как Альфа Лебедя, и отнюдь не та звезда, вокруг которой на самом деле обращается Леда. В нашем современном понимании Денеб — это огромный сектор, где он почти всюду виден ярким, как Луна в земном небе. Солнце Леды, правда, тоже по традиции зовут Денебом, но Малым, иногда опуская эту часть как саму собой разумеющуюся. Планеты, обращающиеся вокруг настоящего Денеба, вследствие его массы и мощности его свечения — сущие котлеты, а не планеты. Леда является столицей королевства, островками разбросанного по всему сектору как наиболее благоприятная для обитания при своей близости к этому мощному ориентиру, наблюдаемому с Земли, и как первая из них, освоенная земными колонистами и конкистадорами. Так было принято со многими звездами-сверхгигантами, именем которых назывались основанные в относительной близости государства, и на которые просто было удобнее ориентироваться.
То, на что мы ступили в конце галереи, не было ни полом, ни даже лифтом в обычном смысле слова. Это было упругой воздушной подушкой в огромной цилиндрической прозрачной трубе, которая подалась, и медленно заскользила вниз, тогда как, в сущности, под ногами у нас ничего не было. Нам навстречу понемногу принялись вырастать из плотной белой точки ярко освещенные шпили королевского дворца, окруженные темными садами и сияющими фонтанами.
— Жизнь небожителей не для слабых духом, — едва слышно выдохнула Линор, когда мы опустились уже почти до уровня верхушки самого высокого шпиля. Я чуть заметно кивнул. А ведь могли спуститься по-человечески, на шаттле… Но раз такое возможно — упустить это было бы жаль — спуск с головокружительной высоты посреди прозрачного цилиндра. Интересно, как выглядела бы эта панорама днем? Но тогда не вышло бы такой театральной подсветки, которая все это сопровождала, создавая эффект, будто мы спускаемся на сияющем облаке.
— Не зря же мы побывали в Асгарде, — ободрил я. Хотя, наверное, это лучше было считать весьма условным символическим визитом в эфемерную зыбкую вероятность. Трудно сказать, где на самом деле блуждало тогда наше сознание, когда мы видели сияющий Биврёст и чувствовали брызги воздушного водопада, по которому двигалось нечто, в чем мы умудрились распознать Нагльфар. — Потренировались…
Линор тихо рассмеялась.
Стеклянные стены растворились. На самом деле они не были стеклянными, их роль играло силовое поле. И отовсюду грянула музыка — оркестр в королевском парке.
Я вдруг заметил, что мама искоса смотрит на нас и немного натянуто улыбается.
— Я знаю, мне вас не поразить, — шепнула она, будто одними губами, — но это традиция. — И отвернулась, устремив спокойный прямой взгляд вперед. Отец смотрел на нас снисходительно еще почти секунду, прежде чем сделать то же самое.
Как будто так было для него всегда. Насколько хорошо мы его знали? Настолько же, насколько себя. Если это хоть что-нибудь значит.
Я подал руку Линор и, кажется, мы все прониклись этой спокойной серьезностью. Нас всех охватило странное чувство — что так было всегда. Мы могли внушить его и другим. Так же, как себе. Мы всегда были здесь, мы знали это место. А оно — знало нас.
С корабля на бал — не просто констатация факта. Это норма и заведенный порядок. Тем более что флагман все же весьма комфортабельный корабль, сам по себе летучий дворец. Да и спуск с небес на сияющем облаке тоже может считаться более чем комфортабельным. Море света и музыки, плескаясь волнами в стены и окна, разливалось по дворцу, в который мы вошли из собственного парка, а не со стороны парадного подъезда, через который приличествует прибывать гостям.
— Что-то мне подсказывает, что наших друзей мы сегодня не увидим… — с легким беспокойством заметил я, оглянувшись по дороге на потемневшее небо на месте недавно сиявшего там флагмана.
— Шаткая дипломатическая ситуация, — качнула головой Линор. — Ни к чему сразу же раздражать общественность. Надо сперва дать ей к нам привыкнуть. И так все обо всем в курсе более, чем это было бы приемлемо и… — Линор пожала плечами с такой забавной гримасой, будто хотела сказать «чем это было бы благопристойно».
— Ну да, конечно…
В распахнутые стеклянные двери лились ароматы экзотических цветов и ночная прохлада, ложащаяся легкой дымкой на узоры на стекле. Вот это и есть звездное королевство? Ну конечно. Все планеты блуждают в пространстве, и чтобы почувствовать это, не нужно непременно находиться на Луне, практически безжизненной. Очень утилитарной в той зоне, в которой находился «Янус». Тогда мы больше ощущали свою оторванность от каких бы то ни было планет. А теперь перспектива осесть где бы то ни было, конечно, внушала вполне естественный ужас. Но кто недавно рассуждал о бессмысленности нашего существования? И о возможности того, что «Янус» не вернет нас, а доставит в любое место, где бы наши желания по-своему, пусть искаженно, выполнялись, ведь во многом он пользовался компасом в наших собственных головах. По крайней мере тогда, когда доставил нас в очень сомнительный конец пятого века, которого просто не могло быть, если исключить все сказки, что мы когда-то слышали.
И хотя он должен был вернуть нас обратно в тот же мир, откуда исчез, по собственному следу, вызывающему наименьшее сопротивление — тут был пропущен некоторый промежуток времени, да и в пространстве мы тоже сместились — неизбежная погрешность в вероятностях. Время, в которое мы вернулись, могло быть «по-настоящему нашим», насколько это вообще возможно или имело значение, в нашем прошлом пока не было найдено никаких расхождений с текущей действительностью. А могло быть, теоретически, каким угодно, каким мы решили бы его считать. Как бы мы ни старались учесть все, это не было бы ближе к нашему настоящему времени. Попытайся мы сместиться куда-либо еще, внести поправки, мы лишь увеличим погрешность. Мы там, где мы есть. И это и есть реальность. Ничего лучшего или более реального нам все равно не добиться.
