У Макклюна посреди одного из его любимейших описаний вечных мук, которые ожидают проклятых, сорвался голос. Несколько бездельников, составлявших его аудиторию, засмеялись, но он взял себя в руки и продолжил. Вернее, он продолжал произносить слова, выстраивая из них давно знакомые доводы, но ничего нового сказать не смог.
Ровена не должна была так поступать.
Вся ее жизнь свидетельствовала об этом. Ее отец-священник был почти столь же строг и неумолим в своей вере, как сам Макклюн, — настолько строг, что назвал дочь в честь чистейшей девушки из давнего шедевра сэра Вальтера Скотта и воспитал ее так, чтобы из нее могла получиться образцовая супруга, скажем, начала восемнадцатого века. И в первые три года их брака она демонстрировала все эти качества — и мужу, и всему миру.
Но четвертый год оказался кошмаром.
Все время, пока он рассказывал своей аудитории поучительную историю Матфея, сборщика податей, который стал слугой Господа и вместо того, чтобы собирать деньги Маммоны, стал раздавать спасительное Божье слово… все это время взгляд его устремлялся поверх голов слушателей и упирался в презренную палатку «Жизни После» сразу через улицу. Это было воплощение самого Зла. Его присутствие искушало Макклюна. Длинная очередь мужчин и женщин у входа в палатку была для него оскорблением. Разве они не понимают, что обрекают свои души на вечное проклятие?
Ровена знала это. Он сам говорил ей об этом, говорил, когда узнал, что, пока он часами готовил очередную порцию Божьей истины для своих прихожан, она украдкой по сети связывалась с нечестивцами и богохульниками. То, о чем они говорили, было почти непростительно. Женские права! Аборты! Свобода мысли! И хуже всего — грязная физическая связь между мужчинами и женщинами, их тела, соединенные в омерзительнейшей похоти.
О, Ровена поклялась, что никогда ничего подобного не совершала, она даже не регистрировалась, чтобы голосовать. Она просто интересовалась. Из любопытства. И когда он рассказал ей о том, к чему ведут такой интерес и такое любопытство, когда он пригрозил, что в следующее же воскресенье раскроет ее позор перед паствой, она выбежала из дома и столкнулась в своей машине с пожарниками, ехавшими на большой скорости. Произошло ли это случайно или сознательно? Неважно. Она согрешила. И такие люди, как те, что стоят на противоположной стороне улицы, помогли ей избежать наказания за грех, совершив еще больший грех.
И вот теперь прямо перед ним десятки мужчин и женщин стоят в очереди перед «Жизнью После», собираясь совершить тот же непростительный грех.
Он принял решение. Как только он кончит излагать очередную мысль — или когда тень статуи достигнет небольшого цветущего куста по ту сторону тротуара, — он распустит свою аудиторию, оставит маленький сквер, перейдет через улицу и займется более неотложным делом. Начнет с проповеди. Возможно, небольшое справедливое порицание сможет изменить намерения этих людей. Это будет правильно, говорил он себе. Он ошибался, до сих пор этим не занимаясь…
Однако ничего не вышло.
Не вышло потому, что неожиданно, без всякого предупреждения, Макклюн потерял равновесие. Это одно из небольших землетрясений, разумно говорил его внутренний голос, когда он обнаружил, что вообще не может стоять. Именно это землетрясение было совсем не маленьким. Макклюн опустился на колени и ухватился за спинку скамьи, чтобы не упасть… но он все равно падал, падал на спину в пожелтевшую траву, ударился головой о жесткую почву, на мгновение все поплыло перед глазами… но все же он увидел серьезное гранитное лицо фра Хуниперо Серры, наклоняющееся к его собственному лицу. Статуя, как и он сам, рухнула от последнего землетрясения… лицо все приближалось, как будто неся ему поцелуй смерти.
Потому что это была смерть. Макклюн нисколько не усомнился в этом. Эта мысль привела его в ужас, но и взбудоражила: ему предстоит встреча с Создателем, он получит награду за безупречную жизнь, проведенную в служении Господу.
Он верил, что заслужил награду. Но одновременно его охватил ужас, ибо кто из смертных может понять ужасное Божье правосудие? Он без слов взмолился о милости — это была даже не молитва, а дикий крик: в это мгновение каменные губы коснулись его губ и двинулись дальше, причиняя нестерпимую боль.
А потом ничего. Только тьма.
VII
Но когда Орбис Макклюн умудрился снова открыть глаза — ему было очень трудно управлять мышцами, — его целовал не покойный фра Хуниперо Серра. Это был пожилой мужчина с лысой головой и полуседой бородой, и его дыхание, которое он вдувал в рот Макклюну, отвратительно отдавало пивом и другими, еще худшими запахами.
— Эй! — закричал Макклюн, вернее, хотел закричать, но ему потребовалось три или четыре попытки, чтобы произнести одно слово: — Эй. — Потом «Что». И «Ты». И «Делаешь». Все по слогам, и каждый слог давался с огромными усилиями.
Мужчина как будто не заметил ничего необычного. Он огорченно отстранился.
— Ты один из тех, кому ничего не сказали, верно? Боже всемогущий. Да что это с вами? Я просто стараюсь запустить вас, как, по слухам, нужно делать, понимаешь?
Макклюн не обратил внимания на богохульное упоминание Божьего имени — само физическое действие казалось ему гораздо более постыдным.
— Говорят… вы… должны… меня… поцеловать?
Мужчина казался смущенным.
— Ну, конечно, можно сказать и так. Это поцелуй жизни, понимаете? Я должен заставить вас поверить, что вы будто бы снова дышите. И подумать, что вы тонули или что-то вроде, понятно? — И успокоительно добавил: — Не тревожьтесь, если первое время вам трудно будет управлять своим телом. Все проходят через это. Немного погодя привыкнете.
Макклюн нахмурился и облизал губы — затем, вспомнив про омерзительный поцелуй, потер их ладонью. Это тоже было нелегко: ему не сразу удалось поднять и правильно расположить руку. Он хрипло сказал:
— Объясните. Пожалуйста.
Мужчина раздраженно нахмурился.
— Да бога ради, что тут объяснять? Когда эта штука упала на вас, они были на другой стороне улицы, верно? И успели к вам до того, как вы стали… непригодны.
— Кто был через улицу? Кто успел ко мне?
— Боже, — застонал мужчина, — как вы мне надоели! Люди из «Жизни После», кто еще? Вас машинно записали. Вот ходят агенты по сбору оплаты.
Действительно, Макклюн видел их — хорошеньких молодых женщин в голубых униформах. Но думал он не о них. В голове у него было нечто совершенно иное, нечто самое огромное, страшное и важное в его жизни.
Орбис Макклюн прожил всю жизнь в полной уверенности, что смерть означает правосудие. Если ты живешь, как того хочет Бог, Он вознаградит тебя. Если нет — накажет. Так или иначе, но после смерти этот вопрос будет решен.