Двадцать четыре раза взошло и зашло солнце, каждый раз возвращаясь на круги своя, и наступил последний день пребывания Горина в санатории. Последний день, весенний день. Деревья покрылись зеленым пухом первой листвы и уже заслоняли ранее просматриваемое здание павильончика с водами источника номер семь.
Горин выпил маленькими глотками стакан тепловатой горьковато-солоноватой воды, глубоко дыша свежим утренним воздухом, упруго преодолел подъем и лестницу с ординарными перилами, с аппетитом позавтракал, попрощался с застольниками и получил у медсестры Галины Александровны выписку.
- Уезжаете, - добродушно улыбнулась Галина Александровна.
- Домой. А дома, конечно, жена ждет, скучает, детки спрашивают, где это наш папка пропал, а папка, отдохнувший, здоровый, вернулся, вот и радость в доме, не то что мне, вдове, здесь до смерти куковать одной.
- Ну, вот, начали за здравие, а кончили за упокой. Вы же круглый год на курорте живете, Галина Александровна. А мои детки уже три года как сделали меня дедкой. Вот везу внуку кожаные тапочки, мехом отделанные, пусть бегает. Ваши-то как?
- Дочку недавно замуж выдала, слава богу, за русского, а то за ней внук соседа, местные они, все бегал, а внука-то на дороге поймали с автоматом, грабили они иногородних, кто на своих машинах приезжают из Москвы или других городов.
- Посадили внучека?
- Куда там! У них деньги мешками стоят, дед взял один мешок, в милицию снес, отпустили внука на все четыре. А вот с сыном моим беда.
- Что такое?
- Он у меня под Саратовым служит, звонит каждый вечер. А тут молчок три дня подряд. Их часть и раньше посылали на усмирение. Слышали, что в Грузии творится, наверное, опять ему приказ вышел.
Глаза Галины Александровны наполнились слезами. Словно пробился источник из Горы. И наверное , эти слезы такие же теплые и горько-солоноватые, подумал Горин.
- Какие ваши годы, Галина Александровна, еще глядишь, изберете себе кавалера покрепче из приезжающих с каким-нибудь легким остеохандрозом, тем более что история болезни кандидата, а значит картина его здоровья у вас всегда под рукой. И выборы можно провести, как сейчас говорят, на широкой альтернативной основе.
- У них, у кандидатов этих, вместе со старостью не остеохандроз, а остеостервоз развивается, - опять заулыбалась Галина Александровна. - А что верно, живы будем - не помрем, счастливо вам, не болейте.
В лечебном корпусе небольшая очередь неспешно продвигалась к окошку раздачи. Из блестящей металлической трубочки вязко вытекала белая пена, заполняла глубокое блюдце, и медсестра выдавала его с маленькой ложкой в обмен на запись в санаторной книжке. И Горин получил свою порцию кислородного коктейля, дозу растворенного жизнерода. Было что-то ритуальное в этой молчаливой очереди за кислородом, и Горину подумалось, что при существующих темпах экологической эрозии скоро будут очереди за глотком чистого воздуха.
Зато в грязелечебнице на удивление было совсем не людно, и уже через полчаса-сорок минут Горин сидел на скамейке и жмурился под лучами теплого солнышка в ожидании автобуса. Казалось бы, осталось провести последние часы в окружении весенних гор, наслаждаясь обновленным ощущением жизни, но, с другой стороны, сил теперь вполне доставало, чтобы прямо взглянуть в лицо и прошлому, и настоящему, и будущему. Санаторий позволил Горину вырваться из колеса ежедневной текучки, ветер перемен помог содрать разноликую маску лжи, с которой Горин прожил свои полвека. При Системе Горин родился, учился в ее классах, носил пионерский галстук, комсомольцем проходил ее университеты, работал на нее, в том числе по субботникам и воскресникам. И наравне с миллионами других на общих собраниях, пионерских сборах, заседаниях комсомольских и партийных комитетов, под общий хор лозунгов и призывов, газет, журналов, книг, радио и телевидения, театра и кино постоянно испытывался на идейную чистоту. Жизнь не укладывалась в прокрустово ложе социальной утопии, но Горин когда-то веровал, что учение истинно, ибо научно в отличие от иных, однако с годами сам пришел к выводу, что Системой полностью извращен основной закон любого процветающего общества - соответствия роста производительных сил и производственных отношений, понял, что реальной экономике смертельно противопоказан однопартийный аппарат, намертво сросшийся с машиной подавления - государством. Но вряд ли кто, в том числе и Горин, мог представить себе истинные масштабы ряженого в суррогат вечных идеалов идола, на жертвенный алтарь которого ненасытными потоками льется кровь репрессированных, слезы обездоленных, соки земли, имя которой Отечество.
Какой же выбор стоял после четырех лет перестройки перед простым советским человеком Евгением Сергеевичем Гориным?
НИИ, в котором работал Горин, поначалу грозились закрыть, потом перевели на одну из моделей хозрасчета, повысили ставки, пошли премии за аккордные работы на договорных началах, Горин впервые почувствовал, что кошелек не пуст за три дня до получки, но в черной дыре дефицита исчезало то одно, то другое, к тому же началась окопная война между директором и его заместителем, которые не поделили мандат народного депутата, и опять поползли слухи об очередном сокращении штатов. Одновременно пышным лихорадочным цветом распустились кооперативы на пустых прилавках дефицита и золотых россыпях бесхозяйственности, вызывая ненависть функционеров Системы и рядовых ее рабов. Кооперативы казались Горину явлением временным, непостоянным, с веревочкой на шее, кончик которой в руках властей. Система, как те жулики с тремя наперстками на фанерной дощечке у Кольца-горы, продолжала свои манипуляции, и неизвестно было, под каким наперстком таится ее проигрыш.
Вот и получалось, что для Горина тропинка в будущее терялась в тумане неопределенности, за которым, похоже, таился обрыв. Кем мог стать Горин в свои пятьдесят? Остаться госслужащим? Податься в кооператоры или арендаторы? Работать на договорной основе? Как начинать жизнь сначала? Положение жены, сына и невестки ничем существенным от Горинского не отличалось. В сущности и Дюк, и Юлька тоже лишние люди, новая генерация среднего слоя Системы, они с молоком матери и на примере отцов усвоили суть Системы и пока не собирались жить по-иному. Цепочка лишних людей продолжилась на одно звено.
Но Горин понимал и другое - изменилась не только окружающая среда, изменился, причем где-то в самой основе, и сам Горин. Если четыре года назад его мировоззрение ежедневно деформировалось, словно стенами казармы, сумасшедшего дома или камеры, то теперь Горин не представлял себе иного образа жизни - без свободы своего слова, своего личного мнения.
