- Подумайте, милый, а не будет ли это нелепо - сидят двое старичков и кричат друг другу в ухо нежные слова?
- Эмма, ну давайте будем вместе, давайте наконец будем действительно вместе.
- Для действительности время прошло, - сказала она. - Лучше, чтобы вы обо мне мечтали. Зачем портить вашу мечту? Сохраните ее в неприкосновенности до конца. У меня ведь ужасный характер, жить со мной или даже близко от меня нестерпимо. Бедной Линдзи от меня сильно доставалось. Я ее ругательски ругала, даже била иногда. А теперь она бьет Рэндла! Налейте-ка мне еще чаю, если не совсем остыл.
- Я не понял. Вы хотите, чтобы я... продолжал вас любить... как сейчас? - Он все цеплялся за ее платье.
- Да, если сможете. Я-то ничего лучшего не желаю. Если уж нам нужно изобразить что-то из прошлого, пусть это будет не тот брак, на который у вас не хватило смелости, а у меня не хватило ума. Пусть это будет какая-то невинная любовь-видение, рыцарская любовь, нечто, что так и не осуществилось, сплошная мечта. А Пенн будет нашим символическим сыном. И вы можете звонить мне и присылать цветы. Вот и получится, как будто мне снова семнадцать лет. Какой еще нужно молодости, какого возврата, искупления?
- Вы меня обманули, - сказал он с мукой в голосе, - вы меня гоните.
- Хью, перестаньте верить в чудеса. Выходит, что вы недалеко ушли от Рэндла - тот, бедняга, вообразил, что может создать себе рай в восточном вкусе, стоит ему сесть в самолет и разослать несколько писем.
- Но... как вы тут одна справитесь?
- Справлюсь. И буду вполне довольна. Буду бить Джослин.
- Но хотя бы говорите со мной побольше. Мы найдем настоящие слова, вы расскажете мне о себе?
Эмма засмеялась:
- Сомневаюсь, чтобы эти рассказы подошли для ушей юной Джослин.
- Вы хотите сказать, - он наконец понял, - что не будете видеться со мной наедине?
- Джослин так или иначе будет здесь. Я буду держать ее в плену, как держала Линдзи. Только еще строже. - Она мягко высвободила юбку и обдернула ее на коленях.
Хью наклонился вперед, взял ее за подбородок и повернул лицом к себе. Другой рукой он ухватил ее за плечо. Жест был почти грубый.
Она подождала минуту, потом стряхнула его руку.
- Вот видите, как мне нужна дуэнья!
- Значит, мне предлагается занять место Рэндла?
- Как мило вы это выразили. Вам предлагается занять место Рэндла.
Он глубоко вздохнул и поднялся:
- Не знаю, смогу ли я это выдержать.
- Если сможете, приходите. А нет так нет.
- Но вид у вас такой грустный...
- Милый друг, я грущу не о теперешнем, я грущу о тогдашнем.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
35
Ветер подхватил крышку от одного из мусорных ведер, и она, гремя, покатилась по двору. Энн бросилась ее догонять. Мощеный дворик позади кухни, весь расцвеченный одуванчиками, был еще сырой от недавно пролившегося дождя. Белье, которое Энн забыла снять, развевалось на веревке, роняя капли. Энн поймала крышку и вернулась к ящику, из которого, как обычно, набирала старой бумаги в ведро, чтобы разжечь костер. Она крепко умяла бумагу в ведре и придержала ее, другой рукой выковыривая из земли два плоских камня для груза. Несколько белых обрывков уже порхало по двору вместе с редкими сухими листьями, которые деревья, отчаявшись сохранить свою летнюю пышность, отдали во власть неотвязному ветру. Небо было густо-серое, с золотыми окошками от скрытого за тучами солнца. Где-нибудь, наверно, есть радуга. Энн пересекла дорогу и пошла вниз по склону.
Миранда гостила у школьной подруги. Краснуха, видимо, ее миновала. Пенн все сделал точно так, как предсказала Миранда: дождался последней минуты и уже накануне отлета написал, прося прислать его вещи. Он благодарил, извинялся, но уверял, что выбраться в Грэйхеллок проститься у него нет никакой возможности. Энн собирала его пожитки с тяжелым сердцем. Она положила в чемодан книжку о старых автомобилях. Ящик с солдатиками Пенн, очевидно, сам отнес на место в комнату Стива. Немецкий кинжал она так и не нашла, хотя искала долго и прилежно. Миранда сказала, что не помнит, куда его девала.
Своны отбыли в отпуск в своем автоприцепе - шумная, деловитая семейная экспедиция, осуществленная благодаря неутомимой, целеустремленной энергии мальчиков, которые вели себя как младшие командиры во время атаки. Энн помахала им вслед. Они звали ее с собой, но она отказалась, и не только потому, что Клер вложила в свое приглашение маловато сердечного жара. Энн сейчас боялась много видеться с Дугласом - если он почувствует, как она тоскует по ласке, по самому элементарному утешению, он, чего доброго, не на шутку в нее влюбится. Она надеялась, что к ней приедет пожить Хью, но, хотя он часто звонил и голос у него был виноватый, дела по-прежнему держали его в городе. Так она жила в Грэйхеллоке совсем одна, если не считать Нэнси Боушот, с которой она теперь проводила много времени: они вместе собирали и консервировали ягоды и помогали Боушоту с бесконечной поливкой. Узнав Нэнси поближе, она в один прекрасный день поняла, уже почти этому не удивившись, что Нэнси горюет о Рэндле.
Энн изматывала себя физической работой. Усталость, тоска, душевная путаница стали привычной средой, в которой она барахталась, как какая-то земноводная тварь в тине. Она все еще не могла опомниться от своего поступка, от того, что вообще совершила какой-то поступок. Ей казалось, что такого с ней не бывало много лет. Она совсем разучилась действовать, а тем более размышлять о своих действиях и теперь с ужасом обнаружила, что не в состоянии понять, что именно она сделала и почему. А это нужно бы знать. Но, беспомощно обозревая свое поведение, она не могла различить в общем потоке свои собственные поступки. Да, что-то она сделала, она изменила мир, но как, зачем, когда именно?
Вспоминая свою последнюю встречу с Феликсом, Энн чувствовала, что оба они просто запутались. Но в глубине этой путаницы крылось, не могло не крыться какое-то уже оформленное решение. До того как она увидела Феликса, главным ей казался ею же созданный образ Рэндла - Рэндл вернулся, ищет ее, зовет и не находит. Ее захлестывала волна жалости и сострадания к Рэндлу, если уж говорить до конца - волна любви к Рэндлу. Это чувство, слепящее и душное, мешало ей ответить Феликсу согласием, помешало тогда, а значит, и вообще - ведь нельзя же было портить Феликсу всю жизнь, заставляя его ждать до бесконечности.
Пока он не приехал, это казалось если не ясным, то, во всяком случае, непреоборимым. И все же Энн его вызвала. Почему-то не захотела сообщить ему свое решение письмом. Чем это объяснить, если не тем, что решения-то, по существу, еще не было? Может быть, она бессознательно ждала от него известной настойчивости, известного упорства, при котором ее согласие показалось бы неотвратимым. Может быть, смутно надеялась, что он изгонит духа, развеет в прах этот всесильный образ Рэндла, снимет с ее глаз пелену и она увидит, что ошибалась. Теперь ей казалось иногда, что та встреча была для нее вроде репетиции, чем-то незавершенным, чем-то символическим символическим принесением себя в жертву. Она страдала из-за Рэндла, но, когда она настрадается достаточно, когда и она и Феликс настрадаются достаточно, страдания кончатся. Она пройдет через весь крут страданий и после этого сможет заключить Феликса в объятия. Вот это ощущение и гнало ее вперед, сквозь эпизод с Мари-Лорой и дальше, до слов окончательного отказа.
