Но «Правду» они выписывали. Коммунисты!
Интерес к печатному слову подскочил во второй половине восьмидесятых, когда газеты начали писать если не правду, то хотя бы полуправду. А потом еще и «всякое интересное». В тот день, когда из-за пазухи Бенни выпала англоязычная книжка, тираж газеты «Труд» зашкаливал за двадцать миллионов, и на летучках в «Комсомолке», делавшей всего восемнадцать, безуспешно пытались анализировать этот феномен. Редакция «Комсомолки» еще не поняла тогда, что если информация о летающих тарелках не поддается проверке, так не делай умное лицо, а сдавай материал в набор, и будет тебе счастье… В те дни Советский Союз действительно много и с охотой читал.
Нынешняя Россия тоже читает, в общем, немало. Просто она скатилась на нормальные общемировые позиции – когда книги покупает не больше тридцати процентов граждан. А остальные не покупают. За отсутствием интереса. И никак их не заставишь.
Можно только заинтересовать.
Чем именно народ интересуется, можете сами отследить по тиражам.
На этой высокой ноте я и закончу лирическое отступление.
*****
Я не успел вернуть книгу Бенни, потому что его призвали. Саймак остался со мной. Я любил «Город», знал этот роман едва не наизусть в переводе, и прочесть книгу на языке оригинала имело прямой смысл: хоть так подтянуть свой безобразный английский.
Но какой тут, извините за выражение, «язык оригинала», когда тебя тоже вот-вот забреют!
Короче говоря, поздней осенью, когда меня и правда забрили, «The City» оставался не только непрочитанным, но даже ни разу толком не раскрытым.
Естественным решением было взять книжку с собой в армию. Она занимала мало места, почти ничего не весила, но зато весомо напоминала, что у меня до призыва была осмысленная жизнь. Может, я сам звезд с неба не хватал, но хотя бы из моих приятелей, когда нажрутся, вот такое сыпалось, а не как обычно.
Так Саймак угодил в мою солдатскую тумбочку.
Через пару недель, пережив обморок в строю, провал сквозь вагон со щебенкой и еще кое-какие приключения, я оказался за пишущей машинкой в штабе дивизии. Там было не до книжек на английском. Саймак по-прежнему жил в казарме, и забрать его из тумбочки в штаб я даже не думал. С ним ничего не могло случиться.
Он оказался никому не нужен.
Он был на непонятном языке и без картинок.
А то, что книгой можно вытирать задницу, я тогда не подозревал.
По счастью, в «учебке» такой традиции не водилось, да и газет хватало. И воровать личные вещи было не принято, крали в казарме только деньги.
Поэтому Саймак безопасно перезимовал в тумбочке, а я в свободное время ностальгически читал Бунина из полковой библиотеки…
Однажды весной, зайдя в казарму, я увидел, что по ней бродят какие-то странные военные.
– Это проездом ребята, – объяснил дневальный. – Везут их куда-то, переночуют у нас.
«Ребята проездом» оказались, как на подбор, здоровы, мордасты, наглы и выглядели прослужившими минимум год. Черт его знает, куда их везли, и кто они были такие. Курсанты поглядывали на них с опаской.
Ну, штабной салага из «учебки» это тоже солдат, оборзевший дальше некуда. Поэтому, застав одного из гостей сидящим на корточках перед моей тумбочкой, я и ухом не повел. Я просто остановился у него за спиной, руки в карманы, и ждал развития событий.
Парень с интересом листал Саймака.
Посмотрит на страницу, перелистнет, на следующую посмотрит, опять перелистнет…
– Твоя? – спросил он, полуобернувшись в мою сторону.
– Угу.
Парень вернулся к книге, просмотрел еще несколько страниц.
– А ты что, нерусский, что ли? – осенило его.
– Русский.
Он молча закрыл книгу, положил ее на место, захлопнул тумбочку и ушел, не сказав больше ни слова.
*****
В Бригаде Большой Мощности мне тоже поначалу было не до Саймака. Там поначалу было ни до чего, выжить бы. А Саймак лежал в тумбочке.
Из этой тумбочки крали все, что можно. То есть, зубную пасту. И изредка зубную щетку. Я другого в тумбочке не держал.
А Саймака не трогали.
У меня и не было ничего больше своего, не казенного. Только огрызок бумажника, в котором хранилась пара фотографий и несколько писем – я его носил во внутреннем кармане. Никаких других личных вещей. Ничего материального, за что тебя можно ухватить и встряхнуть; чем тебя можно шантажировать.
Я сохранил эту армейскую привычку навсегда. Сейчас все, что мне нужно, чтобы начать жизнь с нуля, прячется на крошечной флэшке. А если подумать, можно и без нее обойтись.
Я нигде не живу и ничего не стою.
У меня ничего нет, и с меня нечего взять, кроме моей шкуры.
Очень люблю хорошие вещи, но не привязан к ним.
Ревниво и даже злобно охраняю свою территорию, но помню: новое место полностью обживается за месяц-полтора.
Это школа ББМ, чтоб ей ни дна, ни покрышки.
Но даже Бригада Большой Мощности, где у человека виртуозно изымали все до последнего, включая человеческое достоинство, не придумала, что сделать с «Городом».
Он и там оказался никому не нужен – лежал себе в тумбочке.
Его могли бы украсть и просто выкинуть, чтобы причинить мне боль, но на это у моих недругов банально не хватило ума.
А для вытирания задницы гораздо лучше подходило ПСС.
Узнав, что в ББМ подтираются книгами, я был крепко шокирован.
– Но это же книги! – возмутился я.
– Какие это книги, это же Ленин! – объяснили мне комсомольцы.
Не любили они дедушку.
– Все равно нехорошо, – сказал я. – Сегодня ты Лениным подтираешься, а завтра?..
Комсомольцы не вняли. Я был в ББМ еще никто, просто парень со странностями. Москвич, ёптыть.
Через месяц-другой, когда у меня ночью спёрли бляху с ремня, я подумал, что так и до Саймака однажды доберутся – и отнес его на узел связи, к Генке Шнейдеру.
Там Саймак провалялся до осени, все еще нечитанный. На ночных дежурствах я иногда читал журнал «Огонек» – наш художник Михайлов тырил его из кабинета замполита.
По первому снегу Саймак вернулся в казарму и зажил себе в укромном углу каптерки вместе с барахлом, которым я начал полегоньку обрастать.
Потом нам с Саймаком невероятно повезло.
Между канцелярией и кабинетом командира нашего дивизиона была узкая комнатка-пенал, метра полтора на три. Она считалась фотолабораторией, там даже был раздолбанный увеличитель. Еще там хранились три ободранных электрогитары «Урал», останки усилителя, и лежали на боку две большущих колонки. Из-за этого комнату звали «музыкалкой».
Спасти комнатушку от потока и разграбления можно было лишь одним способом: назначить ответственного, крайне желательно – человека в авторитете. Раньше за помещением следил сержант Верчич. Он даже печатал там снимки изредка. Фотографирование в ББМ не поощрялось категорически – наша техника считалась адски секретной.
