Она принадлежала ему вся. Она без остатка отдавала ему все, что у нее было. Ее поразила мысль, что он может желать ее только два раза в неделю. Она тут же сделала вывод для себя, что она в чем-то провинилась перед мужем, поэтому он перестал желать ее вообще. Варя встречала его теперь еще ласковее, пытаясь загладить эту вину, которую она никак не могла вспомнить, но все было напрасно. Иногда Алексей, видя, как Варька кусает пухлые губы в раздумьях, чем бы ему еще угодить, звал ее к себе, но, обласкав, утешив, напоминал, что ей надо ждать до завтра.
А иногда, когда она пыталась что-то стыдливо пролепетать об этом, обнимая его, и особенно назойливо напрашивалась на это, он мог отказать ей в достаточно жесткой, категоричной форме, и Варька тогда абсолютно терялась с этим высоким красивым человеком.
Она не знала, как это объяснить ему. Ей было очень неудобно говорить об этом, хотя твердо она знала, что он не прав. Они могли беседовать о реологии и консолидационных процессах в грунте, но их отношения еще не вошли в ту стадию ровной, почти равнодушной друг к другу супружеской жизни, когда со спокойным цинизмом можно говорить все, что угодно. Она теперь стала чувствовать себя с ним в постели скованно, неловко, боясь, что он о ней подумает так же, как тогда вечером, когда он сказал ей это слово.
После визитов родственников и в ведении домашнего хозяйства у Варьки было выявлено множество изъянов. Алексей с маминых слов теперь искренне считал, что в чем-то помогать жене по дому — это самому готовить своими руками неприглядное будущее. А Варька была слишком горда, чтобы, выслушав один раз отказ, просить о помощи еще раз. Ее муж наивно полагал, что упрямо закушенная нижняя губа жены говорит о ее смирении.
В июне белили фасад их дома, и Варьке дважды пришлось мыть их единственное окно одной. Только сейчас она поняла, почему в народе беременных называли «тяжелыми» женщинами, а беременность — «тягостью». Это было невероятно тяжело, а Алексей лежал на диване с газетой, выполняя мамины наказы. И что было толку сердиться на свекровь, если всю его короткую любовь можно было притушить не от большого ума сказанным словом. А потом их соседки, тоже, наверно, раздраженные счастливым Варькиным видом, потребовали у Алексея, чтобы он заставил жену вымыть и подъезд в их очередь. До его женитьбы они ни разу не просили его об этом. Последнюю площадку Варька домывала в кромешной темноте, только потом сообразив, что, как часто она ни меняет воду, на кафельном полу остаются грязные подтеки, что соседки вовсе не мыли эти полы, а лишь подметали. Утром на нее неожиданно накинулась с криком одна из соседок за эти подтеки. Варька только хотела ей по-хуторски ответить, чтобы у дамочки раз и навсегда пропал интерес к чистоте в подъезде, как неожиданно муж резко велел ей замолчать. Довольной соседке он сказал, что Варька полы, конечно, сегодня же перемоет заново. И Варька пошла перемывать полы, а Алексей, как и в прошлый раз, остался пить пиво с зашедшим на огонек другом. Ничего поделать было нельзя, он не мог быть ни защитой, ни опорой, ни ей, ни будущему ребенку.
На кафедре в это время Алексея частенько стали отправлять от нее в командировки, а он как-то очень охотно соглашался ехать. Поэтому у них иногда срывались и те, выделенные им для нее, дни. Будущее материнство все сильнее забирало над Варей власть, и, постепенно, она совершенно потеряла интерес к их регулируемому сексу.
Ее муж тихо радовался тому, что никто на кафедре не знает, что его жена по ночам, раскачиваясь на табурете, подолгу беседует с кем-то, чье присутствие он стал явно ощущать, наблюдая за ней из-под одеяла, натянутого на голову. Она оживленно жестикулировала и бросала какие-то отрывистые фразы, не договаривая конца слов, смеялась ответам на них и грустила с кем-то, глядя в темноту за окном. Она все дальше уходила от него. Но Алексея радовало, что она стала такой спокойной, выдержанной в дневной жизни. Сквозившего в ее взгляде равнодушия он старался не замечать. Она вся повернулась от него к своему будущему ребенку.
Когда она приехала на кафедру оформлять академический отпуск, Герман с горечью отметил для себя, что Варвара понемногу превращается в обычную русскую бабу со злыми глазами, и от всей ее располневшей фигуры веет только безнадежностью. Именно тогда Герман твердо решил уехать на хрен из этой страны, где укатывают даже таких сивок, как Варька.
Варя задумала вернуться домой. Оставаться с Алешей для нее не было никакого смысла. Она ему не нужна. Она потеряла интерес к кулинарии, подолгу теперь лежала одна и гладила свой живот.
Она поняла, что Алексей кое-что заметил ночью, когда они окончательно провожали с Исайкой своего третьего, который погружался в сон у них на глазах. Они просили его только о том, чтобы он непременно постарался сразу родиться как можно с более огромными глазами, и чтобы все у него было на месте — руки там, ноги, голова. Он из последних сил кивал им и таял, таял. К утру его не стало. Посмотрев на сгиб своего правого запястья, Варя увидела четкую черточку, обозначавшую будущую девочку. Ну, что же, бабы к миру родятся, говорила ее бабушка.
Формальным поводом для ее отъезда стало непредсказуемое поведение их соседей по коммунальной квартире. Кроме них в ней проживали еще две многочисленные пьющие семьи рабочих с соседнего комбината. Выйдя утром на кухню, Варя застала главу одной из них, голого по пояс, со щедро разрисованным наколками торсом. Он рылся в своих и соседских ящиках в поисках ножа, лихорадочно сравнивая размеры найденных с необходимыми ему. В конце концов, он удовлетворился огромным хлеборезом и, оттолкнув обмершую Варю в сторону, бросился в свою комнату, откуда тут же раздался бабий визг: "Режут! Па-а-ма-ги-те-е!". Варя, шатаясь, добрела до своей комнаты и без слов стала тыкать Алексею на соседскую каморку. Тот равнодушно махнул рукой: "Да они все время так! Тебя только немножко стеснялись. Ты-то чего так перепугалась? Я же тебя не режу!".
На следующий день она уехала домой. Алексей проводил Варю до ее города. Очевидно, до него стала доходить вся безвозвратность ее шага, он стал нежным и ласковым с ней по-прежнему, и Варя даже недолго жалела о своем отъезде. Но она видела, что была уже в тягость мужу, который стеснялся выходить с ней гулять по вечерам.
Дома все встало на свои места, они с мамой стали готовить все к родам. Папа и брат бегали в поисках кроватки и коляски. Брату удалось очень выгодно приобрести комплект младенческого приданного, и Варя с умилением рассматривала крошечные распашонки. Она никогда не думала, что маленькому человеку надо столько разных вещей. И только дома Варя вновь с грустью иногда думала, что ей так и не удалось создать для будущей малышки свой собственный дом. Ее поражала хрупкость незатейливого семейного счастья в окружении усталых, потерявших надежду людей. И с огорчением она понимала, что война за Алешкину любовь проиграна ею окончательно, потому что вести войну без правил она не могла.
