Был ли Морган как-то замешан в этой стычке, Раджасингх, естественно, не знал. Да если и был, вряд ли теперь это имело какое-либо значение: ведь имя Моргана сегодня связывалось с самым триумфальным из замыслов ВСК…
Его нарекли «Мостом всех мостов», и, надо думать, нарекли справедливо. Затаив дыхание, половина человечества — и Раджасингх вместе с ней — следила за тем, как «Граф Цеппелин» мягко поднял центральную секцию моста и опустил на предназначенное ей место. Исполинский воздушный корабль сам по себе был одним из чудес своего времени, но на сей раз с него сняли весь лишний вес, всю роскошь, предназначенную для пассажиров; знаменитый плавательный бассейн был осушен, а реакторы теперь отдавали избыток тепла прямо в газовые цистерны, чтобы до предела увеличить грузоподъемность. И впервые в истории техники груз весом более тысячи тонн был поднят на трехкилометровую высоту, и все — к немалому разочарованию любителей острых ощущений — прошло без сучка без задоринки.
Ни одно судно не проплывает мимо Геркулесовых столбов, не отдав салюта величайшему из мостов, какие когда-либо были и будут построены. Башни-близнецы на стыке Средиземноморья и Атлантики разделены пятнадцатикилометровой бездной — назвать ее пустотой мешает лишь немыслимая в своем изяществе арка Гибралтарского моста. Приветствовать того, кто осуществил этот инженерный подвиг, — безусловная честь, даже если герой опаздывает на целый час.
— Примите мои извинения, посланник, — произнес Морган, выбираясь из электромобиля, — Надеюсь, задержка не слишком нарушила ваши планы?
— Ничего страшного — мое время теперь полностью принадлежит мне. Вы ужинали?
— Да, спасибо — хоть меня и задержали на пересадке в Риме, но, по крайней мере, накормили, и притом отлично.
— Надо думать, вкуснее, чем кормят здесь, в отеле «Як-кагала». Я заказал вам комнату на ночь — это всего в километре отсюда. Боюсь, наш разговор придется отложить до утра.
Морган был, по-видимому, огорчен, но пожал плечами в знак того, что не возражает.
— Ну что ж, мне есть чем заняться, скучать не буду. Полагаю, в отеле найдется все, что нужно деловому человеку, — на худой конец, обыкновенный пульт связи…
Раджасингх рассмеялся.
— Не ручаюсь, что там отыщется устройство, сложнее телефона. Но разрешите сделать вам другое предложение. Через полчаса я с двумя-тремя друзьями отправляюсь на Скалу демонов. Там сегодня состоится представление, которое я от души рекомендую посетить. Приглашаю вас присоединиться к нам.
Было очевидно, что Морган мнется, пытаясь найти вежливый предлог для отказа.
— Это очень любезно с вашей стороны, но мне, право, необходимо срочно связаться со своими подчиненными…
— Можете воспользоваться моим пультом. Обещаю вам — вы не пожалеете, к тому же представление не продолжится более часа. Да, я забыл — вы же хотите сохранить инкогнито. С вашего разрешения я представлю вас как доктора Смита из Тасманского университета. Уверен, что ваше лицо моим друзьям незнакомо.
Раджасингх вовсе не собирался обижать своего гостя и тем не менее его слова вызвали у Моргана явное неудовольствие. Профессиональные инстинкты сработали мгновенно, и бывший дипломат отложил этот факт в памяти — на будущее.
— Наверное, незнакомо, — согласился Морган, и Раджасингх уловил в его голосе несомненную нотку горечи. — Доктор Смит — что может быть лучше? А сейчас, если разрешите, я воспользуюсь вашим пультом связи.
«Любопытно, — подумал Раджа, показывая гостю дорогу, — хотя, наверное, не столь существенно. Рабочая гипотеза: Морган чем-то расстроен, а быть может, и разочарован. Что же привело его к разочарованию? В своей профессии он занимает ведущее положение — чего еще остается ему желать?..» Ответ был в общем-то очевиден — Раджасингх прекрасно знал симптомы болезни хотя бы потому, что сам давно переболел ею.
Жажда славы — поставил он молчаливый диагноз. И в памяти всплыли древние строки: «…того, чьи мысли чисты, кто суетность утех презрел, она ведет вперед стезей труда тернистой…» Как там дальше у Мильтона? «Грех отождествлять со славою успех»[46].
Да, это правдоподобно, это объясняет неудовлетворенность, которую уловили по-прежнему чувствительные антенны Раджи. И тут он вспомнил, что исполинскую радугу, соединившую Европу и Африку, в обиходе именуют просто «Мост», изредка — «Гибралтарский мост», но никогда и никто не называет ее «Мост Моргана».
«Ну что ж, — сказал себе Раджасингх, — допустим, вы жаждете славы, доктор Морган, но уж здесь-то вы ее не найдете. Что же тогда, во имя тысячи демонов, занесло вас на тихий маленький Тапробан?»
День за днем слоны и рабы трудились под палящим солнцем, поднимая бесконечную вереницу ведер на вершину утеса.
— Ну что, готово? — то и дело справлялся король.
— Нет, ваше величество, — отвечал главный строитель, — резервуар еще не полон. Быть может, завтра…
Но вот наконец это завтра настало, и весь двор собрался в Садах наслаждений под навесами из ярких тканей. Самого короля овевали огромные опахала — те, кто держал их, сулили королевскому управляющему любые блага ради сомнительной чести, которая могла одинаково легко обернуться и богатством, и гибелью.
Все глаза были обращены в сторону Скалы демонов, к игрушечным фигуркам на ее вершине. Вот на ветру затрепетал флаг; далеко внизу коротко протрубил рог. У подножия утеса рабы неистово налегли на рычаги, впряглись в канаты. И все же долгое время больше ничего не происходило.
Уже хмурым стало чело короля, и двор оцепенел в страхе. Даже опахала замерли на миг — и тут же заработали с удвоенной силой, как только те, кто держал их, вспомнили о грозящих им карах. Но в эту секунду рабы у подножия Яккагалы испустили ликующий крик; крик ширился, приближался, растекаясь по обсаженным цветами дорожкам. И вслед за ним послышался иной звук, еще негромкий, но неодолимый, как то и пристало грозным, скованным до времени силам, рвущимся к предначертанной им цели.
Один за другим, будто по волшебству, из-под земли в безоблачную высь поднялись стройные водяные столбы. На высоте в четыре человеческих роста они развернулись цветками брызг. В лучах солнца брызги превратились в радужный туман, оттеняющий необычность и красоту зрелища. За всю историю Тапробана глаза людей еще не видели такого чуда.
Король улыбнулся, и придворные наконец-то посмели перевести дух. На этот раз погребенные под почвой трубы не лопнули под напором воды; на этот раз проложившие их каменщики, не в пример своим бесталанным предшественникам, могли надеяться дожить до преклонных лет, насколько такая надежда вообще была возможна при Калидасе.
