В свою очередь, Хануман привязался к Калидасе и не позволял никому другому даже прикоснуться к себе. Особенно невзлюбил он принца Мальгару, будто угадывал в нем будущего врага. И в один злополучный день не удержался и укусил наследника.
Укус был пустяковым, его последствия — неисчислимыми. Через несколько дней Ханумана отравили, несомненно по приказанию королевы. И детству Калидасы пришел конец — с тех самых пор, как утверждают, он никого уже не любил и не доверял никому. А его дружба с Мальгарой переродилась в кровавую вражду.
Но и это не исчерпало бед, вызванных гибелью одной крошечной обезьянки. По указу короля для Ханумана воздвигли дагобу — колоколообразную гробницу. Королевская воля шла вразрез с традициями и вызвала неприкрытую злобу монахов. Дагобы предназначались для останков Будды, и постройку гробницы для обезьяны расценили как святотатство.
Не исключено, что намерения короля и впрямь были кощунственными: с некоторых пор Паравана подпал под влияние бродячих проповедников — свами и отвернулся от истинной буддийской веры. И хотя принц Калидаса был еще слишком мал для того, чтобы принимать участие в религиозном споре, ненависть монахов обратилась в первую очередь на него. Так началась междоусобица, которая спустя годы буквально разодрала королевство на части.
Как и многие утверждения древнейших летописей Тап-робана, рассказ о Ханумане и юном принце Калидасе в течение двух тысячелетий оставался лишь трогательной, но ничем не подкрепленной легендой. Однако в 2015 году группа археологов из Гарвардского университета откопала в саду старого Ранапурского дворца фундамент маленькой часовни. Сама часовня была, видимо, умышленно разрушена — даже каменная кладка стен исчезла без следа.
Усыпальница, врезанная, как водится, в фундамент, оказалась пустой, ее разграбили много веков назад. Но у исследователей XXI века были инструменты, о каких и не мечтали стародавние охотники за сокровищами, и нейтринная съемка обнаружила вторую усыпальницу, расположенную гораздо глубже первой. Верхняя усыпальница оказалась фиктивной, и она успешно выполнила свою задачу. Благодаря этому нижняя усыпальница донесла до нас сквозь столетия все, что доверили ей любовь и ненависть, — сегодня находка хранится в Ранапурском музее…»
Морган всегда считал себя — и не без оснований — человеком практичным и отнюдь не сентиментальным, умеющим сдерживать эмоции. И вдруг, к немалому своему смущению — оставалось лишь уповать на то, что соседи ничего не заметили, — почувствовал, как на глаза навернулись слезы. «Ну не смешно ли, — досадовал он на себя, — чтобы слащавая музыка и слезливая сказочка так растрогали вполне разумного человека! Вот уж не поверил бы, что способен заплакать при виде какой-то детской игрушки…»
Но тут словно вспышка молнии озарила дальний уголок памяти, хранивший впечатления более чем сорокалетней давности, и он понял причину своих слез. Он будто вновь увидел свой любимый змей то планирующим, то парящим над просторами парка в Сиднее — в этом парке он провел немалую часть детства. Будто вновь ощутил, как греет солнце, как ветерок ласкает загорелую спину… Потом вероломный ветерок внезапно спал, змей устремился к земле и запутался в ветвях исполинского дуба, который был едва ли не старше, чем земля, где он вырос. Пытаясь освободить змея, Морган рванул бечевку — и получил первый урок по сопротивлению материалов, жестокий урок, запомнившийся ему на всю жизнь.
Бечевка лопнула в том самом месте, где зацепилась за кору, и змей, кувыркаясь, взвился в летнее небо. Как только он опять стал терять высоту, Морган бросился за ним вдогонку, надеясь, что змей приземлится на суше; но предатель ветер не прислушался к молитвам мальчика.
Долгие, долгие минуты он стоял, давясь рыданиями, в бессилии глядя, как разбухший, бесформенный змей, словно потерявший мачту парусник, относило из гавани в открытое море. Наконец змей исчез вдали — и это была первая из тех маленьких трагедий, которые шлифуют характер мужчины, даже если он и не помнит о них.
Но ведь игрушка, утраченная Морганом, была неодушевленной, и рыдал он тогда скорее с досады, чем с горя. Принц Калидаса пережил куда большие муки. В золотой тележке, и сегодня выглядевшей так, будто она только что вышла из мастерской ремесленника, белела горстка тоненьких косточек.
Морган невольно пропустил какие-то повороты сюжета; когда зрение его вновь прояснилось, с первой ссоры двух принцев миновало добрых десять лет, семейная распря была в разгаре, и он не сразу мог разобраться, кто кого убивает и зачем. Но вот воюющие армии опустили мечи, был нанесен последний удар кинжала, принц Мальгара и королева-мать бежали в Индию, и Калидаса садится на трон, попутно заточив в тюрьму собственного отца.
Разумеется, самодержец не остановился бы и перед тем, чтобы обезглавить Паравану, о сыновних чувствах не могло быть и речи, однако он верил, что старый король припрятал сокровища, предназначенные Малы аре. Пока эта вера не иссякла, Паравана мог не опасаться за свою жизнь, но в конце концов от обмана он просто устал.
— Я покажу тебе мое истинное богатство, — сказал он сыну. — Дай мне колесницу и сопровождай меня.
Не в пример малютке Хануману, Паравана отправился в свой последний путь на старой повозке, запряженной быками. Летописи свидетельствуют, что одно из ее колес было сломано и всю дорогу скрипело. Вероятно, так оно и было на самом деле: какой историк стал бы придумывать такую деталь!
Калидаса немало удивился, когда отец распорядился отвезти себя к искусственному озеру, орошающему среднюю часть королевства, тому самому озеру, на создание которого ушли почти все годы его правления. Добравшись до озера, он подошел к краю береговой дамбы и долго не сводил глаз с собственной статуи, которая с высоты в два человеческих роста взирала в водную даль.
— Прощай, друг, — произнес Паравана, обращаясь к каменному истукану, символу утраченной им, живым, власти и славы, — Храни мое наследство.
Затем, под бдительным надзором Калидасы и стражников, старый король спустился по ступеням и, не замедляя шага, ступил в озеро. Войдя по пояс в воду, он зачерпнул ее ладонями, плеснул себе в лицо, а затем с гордостью и торжеством обернулся к Калидасе.
— Вот оно, сын мой, — крикнул он, указывая на просторы чистой, животворной воды. — Вот все мое достояние!
— Убейте его! — взревел ослепленный яростью и разочарованием Калидаса.
И солдаты подчинились приказу.
Так Калидаса стал властителем Тапробана, но ценой, какую немногие согласились бы уплатить. Ибо, как свидетельствуют летописи, он отныне жил «в вечном страхе перед следующим своим воплощением и в вечном страхе перед братом». Рано или поздно Мальгара должен был попытаться вернуть себе принадлежащий ему по праву трон.
