Помнится, в юности он забирался под дом, воображая себя собакой.
Но для людей этот замок рыцаря-отшельника подходил куда меньше, чем для собак. В нижнем этаже полы были из каменных плит, перекошенных и местами щербатых, а на втором этаже — из толстенных досок, изъеденных не то термитами, не то жучком. Увидев это при свете первого же утра, Амалия удержалась от слез только чудом. Сквозь рассохшиеся оконные рамы свистел нестихающий ветер, крыша протекала, электрическая подводка была повреждена; даже печи не желали топиться. Тягу держала одна лишь кухонная плита — допотопное чудовище, рассчитанное на дюжину больших кастрюль. Исправно работал только телефон.
На второй день Амалия окончательно осознала масштабы разрухи и подумала, что единственный выход — призвать бригаду ремонтников и затеять настоящую стройку. Однако приводить сюда посторонних, пригонять грузовики с досками и прочим, чинить линию электропередачи — словом, афишировать себя на всю округу — было никак невозможно. Амалия это понимала, и ее охватило отчаяние. Она была городская девочка, причем не просто городская — не из какой-нибудь вам Оклахомы, куда постоянно приходят торнадо, и срывают с домов крыши, и рушат столбы с проводами; она всю жизнь прожила в Нью-Йорке и ни разу не видела, чтобы выключалось электричество. А чтобы в оконные рамы дуло, это даже представить себе было невозможно.
Но так же невозможно было представить, что она скажет Берту: извини, мол, сердечный друг, но я здесь жить не могу. В то время ей еще казалось, что она будет с ним в болезни и здоровье, горе и счастье. В общем, пока смерть не разлучит — причем смерть могла их настигнуть очень скоро; это Амалия знала твердо.
Оставалось надеяться на собственный легкий характер и на выдумщика Берта. И вот, на вторую ночь, когда Амми преодолела брезгливость и легла со своим выдумщиком на чудовищное подобие кровати, под старый нейлоновый спальник, провалявшийся в сыром каменном доме лет десять, и они вкусили свою порцию плотской любви, Умник вдруг сказал:
— А завтра Ронни поедет за проклятыми дощечками. — Помолчал и добавил:
— И вообще за барахлом.
Он, оказывается, успел залезть в «Интернет» и набраться информации о всяких фирмах в окрестностях Памплоны, так что утром Рон отправился на «мерседесе» закупать «проклятые дощечки» по списку. Надо заметить, Рон был так же мрачен, как Амалия, но в отличие от нее вовсю это демонстрировал. Вернулся же он на прокатном грузовике, и в хорошем настроении, и даже объяснил, что вести тяжелый грузовик по здешним серпантинам — настоящее мужское занятие, в если друг Берт окончательно проест ему печенку, он наймется водить грузовики по Пиренеям.
Рон успел вернуться до сумерек. Они пообедали на скорую руку, и мужчины принялись разгружать кузов машины, забитый под завязку. Это было что-то чудовищное: мотки провода, доски, фанера, какой-то станок в ящике, электроплита, холодильник, тюфяки, ящик с инструментами и еще разные мужские игрушки, названия которым у Амалии не было.
Тюфяки, надо заметить, Рон приобрел особенные — знаменитой, как объяснил Умник, английской фирмы. «Чтобы жопке твоей было удобненько», — сказал он Амалии. Эти тюфяки она сама внесла в дом, а после не подходила к грузовику — страшно было, честное слово… Она в первый раз видела, как эти двое работают, не сотворяя при том какие-то непостижимые для нее чертежи или металлические детали, а делая зримое и общепонятное дело: вытаскивают из грузовика тяжеленные вещи и в строгом порядке раскладывают их на полу огромной комнаты, занимающей половину первого этажа. Мужчины сновали туда-сюда стремительно, как ласточки, вылетающие за добычей и возвращающиеся в гнездо; сначала с прибаутками, а потом молча — если не считать двух односложных английских слов, означающих дерьмо и совокупление. До полной темноты успели разгрузиться — вот что было невероятно. Этой ночью спали уже по-человечески, на мягком и чистом, а утром Рональд полез на столбы и натянул новые провода, после чего опять укатил на своем грузовике. Через пару часов под кухонным потолком вспыхнула лампа.
— А теперь у нас дела завертятся! — объявил Берт и на радостях плеснул водки себе в Амалии.
Но это, напоминаю, было шесть месяцев назад. Всё это время два волшебника вкалывали — первый месяц по шестнадцать часов в сутки. Они успели отремонтировать половину дома, снабдить его среди остального спутниковой антенной и удобной ванной комнатой. Затем их жизнь переместилась в мастерскую, оборудованную на сей раз прямо в доме. Там они взяли в работу две Невредимки, предназначавшиеся для автомобилей, объединили их, пристроили к ним какую-то длинную узкую коробку и к середине лета накрыли всю усадьбу колпаком защитного поля. Амалия, несколько уже осатаневшая и от хозяйственных забот, и от постоянного одиночества, подумала было, что теперь можно будет вздохнуть. Но тут Рон сообразил — к великому восхищению Берта, — как сделать этот колпак чувствительным к внешним прикосновениям, чтобы он подавал сигналы, когда кто-то пытается преодолеть невидимую преграду. Несколько ночей эта штуковина мешала всем спать {особенно — Амалии). На колпак налетали птицы, наскакивали, наверное, и животные покрупнее — лисы, может быть, или зайцы, так что контрольный прибор начинал пищать каждые несколько минут. Наконец решили отключать прибор на ночь, а днем пусть себе пищит.
И вот, когда все это осталось позади, когда Рон стал работать не но шестнадцать, а всего по двенадцать часов, а Умник и вовсе по десять, когда наступила неуютная горная осень, Амалия взбунтовалась.
Она ненавидела домашнее хозяйство — это прежде всего. Но еще ей надоело сидеть взаперти и общаться с остальным миром, только таращась на экран телевизора или компьютера. Надоела до отвращения даже дикая красота ущелья, его желто-коричневые выветренные скалы, утыканные иссиня-зелеными пятнами деревьев; надоели облака — белые утренние, висящие высоко в небе, и серые, ежевечерне переползающие через зубчатую стену скал вниз, в долину.
Теперь Амалию приводило в исступление даже то, что прежде восхищало: неистовая работоспособность Берта. Она — в отличие от Нелл — понимала, что он истинный гений, что он изобретает невероятные вещи и что она ему пo-настоящему помогает. Амалия очень хорошо помнила, как он ранним утром сорвался с постели, разбудил Рона, и они в истерическом темпе (насколько это определение подходило флегматику Рону) потащили из кладовой на верстак две автомобильные невредимки. Мужчины сооружали эту штуковину несколько дней; стоял жаркий июль, колодец пересох, и водяной насос засорился, — им было некогда заняться ремонтом, но каждый день после обеда Берт уводил Амалию в спальню, раздевал, и ощупывал ее тело огромными нежными лапами, и надевал ее на себя, как наперсток на палец, и говорил нежным рычащим шепотом, что она красивей всех на свете. А когда штуковина заработала и над усадьбой поднялся невидимый защитный колпак, Берт сказал — смотри, если бы не ты, я бы отродясь этого не придумал.
