— Теперь, найдя его, ты больше не хочешь умереть?
— Мне нет необходимости умирать.
— И я должен тебя заморозить?
— Нас обоих.
Виктор недоверчиво на него посмотрел:
— О Господи, Ларри!
Надя стояла молча, словно не слышала их разговора.
— Виктор, выслушай меня: там находится Марта Нельсон. Зря прожитая жизнь. А Надя находится здесь. Я не знаю, почему и каким образом это получилось, но… Ещё одна зря прожитая жизнь. Я хочу, чтобы ты создал её уменьшенный двойник, так же, как сделал мой, и послал внутрь. Он её там ждёт, он может всё исправить, Виктор.
И он всё исправит в конце концов. Он будет с ней рядом, когда она вернёт украденные годы. Он сможет стать — я смогу стать — её отцом, пока она будет ещё ребёнком, потом другом, затем, когда она начнет взрослеть, приятелем, когда станет женщиной — поклонником, любовником, мужем, товарищем в старости. Разреши ей побывать теми женщинами, которыми ей не позволили быть, Виктор. Ты не имеешь права отнимать у неё этот шанс во второй раз. А когда всё будет кончено, возникнет начало…
— Как, ради всего святого, чёрт подери, каким образом? Приди в себя, Ларри! Что значит вся эта метафизическая чепуха?
— Я не знаю как. Это существует, и всё! Я там был, Виктор, я провёл там несколько месяцев или лет, и я совсем не изменился, не превратился в волка; там нет Луны… нет ни дня, ни ночи, только золотой свет и тепло. Я могу попытаться возместить ущерб. Я могу вернуть две жизни. Виктор, пожалуйста!
Физик молча посмотрел на него, затем перевёл взгляд на пожилую женщину. Она улыбнулась ему, а потом непослушными, изуродованными артритом руками сняла одежду.
Когда она прошла сквозь заросшую протоку, её ждал Талбо. Она казалась усталой, и он понял, что ей надо как следует отдохнуть, прежде чем они начнут трудный путь через оранжевые горы. Он помог ей спуститься на пол пещеры и уложил на мягкий бледно-желтый мох, который захватил с собой с островов Лангерганса, когда шёл сюда вместе с Мартой Нельсон. Две пожилые женщины лежали рядом, Надя заснула почти мгновенно. А он стоял и смотрел в их лица.
Они были совершенно одинаковыми.
А потом Талбо подошёл к уступу и вгляделся в хребты оранжевых гор. Скелеты его уже не пугали. Он почувствовал, что воздух внезапно похолодел, и понял, что Виктор приступил к криоконсервации.
Он ещё долго так стоял, сжимая в кулаке левой руки маленький стальной значок с хитрым и одновременно простодушным лицом забавного существа, нарисованного при помощи всего лишь четырех ярких красок.
Через некоторое время он услышал, как внутри пещеры плачет ребёнок, один ребёнок, и тогда Талбо повернулся, чтобы снова пуститься в самое простое путешествие своей жизни.
А где-то отвратительная, дьявольская рыба неожиданно распластала жабры, перевернулась брюхом вверх и медленно погрузилась во мрак.
"Я прекрасно помню время, когда мысли о глазе заставляли меня холодеть".
Чарльз Дарвин, 1860 год
— Эй, Верни. Вон там. В дальней кабинке… видишь?
— Не сейчас. Я устал. И отдыхаю.
— Да ну тебя, Берни, ты только посмотри на нее.
— Гребби, если ты от меня не отвяжешься и не дашь мне спокойно надраться, я тебе череп раскрою.
— Ладно, будь по-твоему. Только они серо-голубые.
— Что?
— Да ничего, Берни. Ты же сказал «отвяжись», считай, что я и отвязался.
— Ну-ка повернись ко мне, приятель.
— Я выпиваю.
— Слушай, ты, придурок, мы целый день ищем…
— А теперь, когда я тебе что-то скажу, ты меня станешь слушать?
— Извини, Гребби. Ну хорошо, хорошо, так где она?
— Вон там. Видишь?
— В клетчатом джемпере?
— Нет, другая, сидит в тени, вон в той будке, за клетчатым джемпером. В пиджаке… подожди, сейчас свет на нее упадет… вот! Разглядел? Серо-голубые, как раз то, что нужно Доку.
— Гребби, а ты отличный охотник.
— Угу, точно.
— А теперь отвернись и перестань пялиться, а то еще заметит. Мы ее заполучим.
— Как Берни? Тут полно народа.
— Ну, уйдет же она когда-нибудь отсюда. Домой, например.
— И тут-то мы ее и схватим, верно, Берни?
— Гребби, угомонись, не мешай мне поддавать.
— О Господи, приятель, мы заживем, как короли, когда доставим их Доку.
— Гребби!
— Ладно, ладно, Берни. Какие у нее красивые глазки!
Издалека, постепенно приближаясь, наплыв и крупный план.
В фотообъективы судна Дальнего Следования по мере приближения корабля к Земле территория, окружающая дороги, посадочные полосы и самые разнообразные постройки и сооружения главного административного порта Северных Межзвездных Путешествий напоминали похожее на пышку лоскутное одеяло, сделанное руками какого-то безумца — таким невероятным было сочетание цветов. В самом центре круга как раз и располагался порт СМП, выстроенный из какого-то серого сплава, специальным способом обработанного, чтобы выстоять под жестокими ударами арктических ветров. Порт окружала нейтральная зона из белоснежного пластика, в ткань которого были вплетены тончайшие электрические нити. Ничто не могло пересечь этой мертвой зоны без специального разрешения. Маяк, установленный на лоскутном одеяле, испускал миллион вспышек в секунду, словно безмолвная Цирцея без конца заманивала гостей, приглашая их познать самые восхитительные удовольствия. Корабль опускается, опускается и, наконец, садится на свою посадочную полосу, а на его экранах пропадает изображение. И тогда туристы покидают борт судна Дальнего Следования, проходят по подземным коридорам и попадают в административные здания, чтобы выполнить разнообразные формальности: заполнить документы, подвергнуться медицинской проверке и таможенному досмотру.
Дальше пассажиры и команды судов садятся в вагончики, по подземным рельсовым дорогам проезжают под нейтральной зоной и покидают территорию космопорта. Все бумаги подписаны; теперь забота о собственной безопасности снова ложится на плечи каждого, единственной защитой от окружающей действительности остаются микроскопические приспособления, встроенные в одежду. Очень скоро людей посадят в специально оборудованные клетки, которые поднимут их на поверхность.
Вот на экране снова появляется та же картинка. Похожая на разноцветную пышку территория за портовыми сооружениями предстает глазам новых гостей и тех, кто возвращается из далекого космоса. Территория плотно и без всякого плана застроена магазинами, гостиницами, пивными, развлекательными заведениями и ресторанами. Эти здания будто заброшены сюда ветром и расставлены вплотную друг к другу. А между ними, причудливо извиваясь, пролегли темные аллеи. Помойки Лондона и Гринвичвиллиджа в Нью-Йорке — до Кризиса — были именно такими, словно заросли голодных растений. Возле каждой двери стоял свой зазывала, который, безумно размахивая руками, приглашал, заманивал посетителей в открытую пасть зверя, дарующего непередаваемые радости. Особые приспособления испускали яркие лучи прямо в глаза прохожим, исследуя сетчатку и определяя скрытые желания. Психозонды непрерывно завывали, рекламируя свой товар с помощью подпороговых раздражителей и стараясь перекрыть сигнал соседа, наполняя воздух тайными и заманчивыми предложениями, особенно если в радиусе их действия оказывался турист с туго набитым кошельком. А под землей работало мощное оборудование, издавая время от времени тихие жалобные стоны даже механические внутренности были не в состоянии справиться с поставленными перед ними сложнейшими экономическими задачами. Толпы двигались, подчиняясь сложному, лишенному логике рисунку — сначала в одну сторону, потом в другую, следуя за волнами психозонда, оказавшегося на мгновение сильнее остальных, или соблазнившись воплями зазывалы, расхваливающего свой товар во время возникшей на секунду паузы, или неожиданно подчиняясь воздействию других механических приспособлений, включенных на полную мощь.
