- Он больше не работает в молочной, насколько я знаю? Мама коротко кивнула. У меня сложилось впечатление, что Леди внимательно следит за каждым шагом отца.
- Привет, Кори, - поздоровалась со мной Леди. - Не дивно тебе снова пришлось пережить приключение, верно?
- Да, мэм.
- Если ты всерьез собрался стать писателем, то тебе стоит обратить внимание на эти книги, среди них есть несколько по-настоящему любопытных.
Леди кивнула в сторону полок с переплетенными в кожу книгами.
- Ты знаешь, что это?
Я ответил, что нет, не знаю.
- Это рукописные дневники, - объяснила Леди. - Голоса тех людей, что жили в этих местах задолго до нас. Кстати говоря, не только чернокожих. Если случится так, что кто-нибудь вдруг почувствует желание услышать голоса тех, кто жил сто лет назад, узнать, какой была тогда жизнь, то у него не будет проблем - вот они, эти голоса, ждут его здесь.
Повернувшись к одной из стеклянных витрин. Леди заботливо провела по ней затянутыми в перчатку пальцами, проверяя, нет ли пыли. Посмотрев на пальцы и не обнаружив на них следов, Леди удовлетворенно кивнула.
- По моему твердому убеждению, каждый должен знать, откуда он пришел. Не только черные, но и белые. По-моему, если человек потерял прошлое, то у него нет надежды на будущее. Вот почему я положила столько сил на то, чтобы создать этот музей.
- Значит, вы хотите, чтобы жители Братона помнили, что их предки были рабами? - спросила Леди мама.
- Да, я хочу, чтобы они помнили и об этом. Я не желаю, чтобы мои сородичи погрязали в жалости к самим себе, чтобы смирились с тем, что многого лишены в жизни. Напротив, я хочу, чтобы, заходя в этот музей, они могли сказать себе: "вот посмотрите, кем мы были и кем стали".
Леди повернулась и взглянула на нас.
- Другой дороги, кроме как вперед и вверх, нет, - сказала она. - Нужно читать. Писать. И думать. Вот три ступени великой лестницы, ведущей к свету правды. Нельзя все время оставаться жалобно скулящим рабом, забитым, смиренным и тупым. Все это в прошлом и больше к нам не вернется. Впереди нас ожидает новая жизнь.
Сделав несколько шагов, она остановилась перед картиной с горящим крестом.
- Я хочу, чтобы мои соплеменники с гордостью и достоинством вспоминали о том, откуда они пришли, - продолжила она. - Нельзя забывать прошлое и вычеркивать его из своей памяти. Не стоит также полностью отдаваться ему, растравляя внутри рану мщения; у нас нет ничего, кроме общего будущего, а мстить - значит предавать будущее. Но я говорю себе:
"Мой прапрадед тащил на себе по полю плуг. Он трудился от рассвета до заката, в жару и холод. За свою работу он не получал никакой платы - только скудную еду да крышу над головой. Он тяжко работал и часто бывал тяжко бит. Порой вместо пота из его пор сочилась кровь, но он продолжал идти вперед, когда уже не было сил и от изнеможения хотелось упасть на землю. Он питался отбросами и отвечал "Да, масса", в то время как его сердце разрывалось в груди, а гордость лежала, растоптанная, у ног. Он покорно работал, прекрасно понимая, что в любой момент его жену и детей в мгновение ока могут отправить на рынок рабов, где их продадут в другие руки, и некому будет защитить их. Он пел днем в поле и лил слезы по ночам в бараке. Он работал и страдал и сносил невероятные муки, для того чтобы... Господи.., для того, чтобы я смогла наконец окончить школу. Я хочу, чтобы об этом знали и помнили все мои братья и сестры, - сказала Леди, гордо подняв подбородок к нарисованным языкам пламени. - Вот такая у меня мечта.
Я отошел от мамы и остановился перед одной из фотографий в рамке, на которой злющий-презлющий полицейский пес рвал на упавшем чернокожем мужчине рубашку, а дюжий полицейский уже занес над курчавой головой нефа свою деревянную дубинку. На другой фотографии худенькая чернокожая девочка с несколькими книгами в руках шли между партами, а сидевшие за ними белые парни и девушки что-то выкрикивали - какие-то оскорбления, судя по их озлобленным лицам. На третьем снимке...
Я замер.
Мое сердце подпрыгнуло и застучало что было сил.
На третьей фотографии была сгоревшая церковь с частично выбитыми, частично закопченными стеклами на высоких окнах; среди пожарища бродили пожарные с шлангами в руках. Несколько стоявших на переднем плане черных смотрели сурово и напряженно, их взгляды затуманила только что случившаяся трагедия. Перед церковью стояли несколько деревьев - все голые, без единого листочка.
Где-то я уже видел этот снимок, точно видел.
Мама и Леди о чем-то тихо переговаривались, стоя рядышком перед витриной с глиняной посудой рабов. Я снова, посмотрел на снимок - и тут вспомнил, где его видел. В старом "Лайфе", который мама собрала в стопку на крыльце, чтобы выкинуть или сжечь.
Потрясенный этим открытием, я повернул голову вправо, всего на шесть дюймов.
И увидел их.
Четырех девочек-негритянок из моих кошмаров.
На висевшей под снимком блестящей медной табличке их имена были выгравированы витым курсивом: Дэннис Мак-Нэйр. Кэрол Робинсон. Синтия Уэстли. Эдди Мэй Коллинз.
Глядя в объектив фотоаппарата, они весело улыбались, еще не ведая о том, какое ужасное будущее им уготовано.
- Мэм? - глухо проговорил я. - Мэм?
- В чем дело, Кори? - с тревогой спросила мама. Но я смотрел на Леди.
- Вот эти девочки, мэм? - быстро спросил я. - Кто они такие?
Мой голос дрожал.
Встав рядом со мной, Леди рассказала мне о бомбе с часовым механизмом, которая взорвалась 16 сентября 1963 года в Бирмингеме в баптистской церкви на 16-й стрит.
Во время взрыва все четыре изображенные на фотографии юные девочки-негритянки погибли.
- О.., нет, - прошептал я.
Я услышал глухой под маской, закрывавшей его лицо, голос Джеральда Гаррисона. Тогда, в ночном лесу, Джеральд держал в руках деревянный ящик, содержимое которого осталось неизвестным. Когда они наконец поймут, что с ними случилось, то будут бить чечетку на сковородках в аду.
И голос Большого Дула Блэйлока, который ответил: Я положил туда парочку дополнительно. На всякий случай.
Я с трудом сглотнул. Глаза четырех мертвых девочек внимательно следили за мной.
- Кажется, я знаю, - наконец проговорил я. Примерно через час я и мама вышли из дверей Центра досуга и отдыха Братона. Довольно скоро мы должны были встретиться с отцом, чтобы вместе идти на торжественную вечернюю службу. В конце концов, сегодня был первый день Рождества.
- Привет, Тыква! Счастливого Рождества тебе. Подсолнух! Смело заходи внутрь, Дикий Билл!
Я услышал дока Лизандера прежде, чем увидел. Как всегда, он стоял в дверях церкви, в своем сером костюме и красном жилете, в белой рубашке, повязанной галстуком-бабочкой в красно-зеленую полоску. В петлице у него был значок Санта Клауса, и когда док Лизандер улыбался, его передний серебряный зуб ярко блестел.
