Мое сердце застучало изо всех сил, а ладони сильно вспотели. - Счастливого Рождества, Калико! - приветствовал док Лизандер маму без видимых причин. Потом схватил руку моего отца и сильно встряхнул ее.
- Как дела, Мидас?
Потом взгляд ветеринара упал на меня. Док положил руку мне на плечо.
- Счастливых каникул тебе, Шестизарядный!
- Благодарю, Птичник, - ответил я.
И тут я ясно это увидел.
Его губы сжались, но только чуть-чуть, потому что он был умен, дьявольски умен. Его улыбка не дрогнула. Но его глаза едва заметно сузились. Что-то жесткое и каменное появилось во взгляде, направленном на меня, в глазах, в которых отражался свет рождественских свечей. Но уже через миг все исчезло. Момент истины длился, наверное, всего секунды две.
- Что ты задумал, Кори? - Рука на моем плече слегка напряглась. - Хочешь отнять у меня работу?
- Нет, сэр, - ответил я, чувствуя, как под пронзительным взором дока Лизандера моя решительность испаряется. Его пальцы стиснули мое плечо еще сильнее. Пожатие продолжалось всего несколько секунд, но в эти секунды я испытал настоящий страх. Но ничего не случилось - пальцы отпустили меня, а док Лизандер обратился к новому семейству, появившемуся в дверях вслед за нами.
- Эй, давай-ка заходи внутрь, Маффин! Счастливых пирожков, Даниэль Бун!
- Э-гей, Том! Поторопись, я занял тебе местечко! Не стоило объяснять, чей это был крик. Дедушка Джейберд, бабушка Сара, дед Остин и баба Элис, как обычно, представляли собой забавное зрелище. Стоя во весь рост между скамьями, дедушка Джейберд издалека махал нам руками, кричал, всех толкал - в общем, валял дурака, устроив на Рождество точно такой же переполох, как и на Пасху, чем доказал, что верен себе и своим дурным привычкам в любое время года. Однако когда он взглянул на меня и проговорил: "Здравствуйте, молодой человек", - я понял, что повзрослел в его глазах.
Во время праздничной службы со свечами, когда мисс Гласс Голубая исполняла на пианино "Ночь тиха", место за органом оставалось печально пустым. Лично я не сводил глаз с дока Лизандера, сидящего пятью рядами впереди нас. Я видел, как, медленно повернувшись, док Лизандер спокойно обвел глазами присутствующих, словно бы выясняя, все ли пришли. Но я-то знал, в чем было дело. Наши взгляды на мгновение встретились. На лице ветеринара появилась холодная улыбка. Потом он наклонился к уху своей жены и что-то прошептал, но та сидела неподвижно.
Я представил себе, как крутится в его голове зловещий вопрос: Кто еще знает? И то, что он сказал своей лошадино-подобной Веронике, где-то между "опускается тьма" и "все залито светом", могло быть: Кори Мэкчнсон все знает.
"Кто ты такой?" - думал я, пропуская мимо ушей негромкую рождественскую молитву преподобного Лавоя. Кто ты такой на самом деле, под этой своей вечно улыбающейся маской, которую так ловко носишь?
Все как один зажгли свои свечи - и церковь наполнилась мерцающими огоньками. Преподобный Лавой пожелал всем здоровья и счастья в грядущем году и хорошего отдыха в рождественские праздники, добавив, что все мы должны пронести в своих сердцах царящий на Рождество дух веселья и счастья через всю жизнь, после чего служба закончилась. Отец, мама и я отправились домой; завтрашний день принадлежал бабушкам и дедушкам, но первый день Рождества был наш и только наш.
В этом году наш рождественский обед не блистал яствами, как прошлогодний, но благодаря щедрости "Большого Поля" у нас было сколько душе угодно яичного крема. Наступило время открывать подарки. С тихой улыбкой мама принялась крутить ручку приемника в поисках рождественской музыки, а я, расположившись под елкой, наконец-то занялся разворачиванием оберток на своих подарках.
От отца я получил книжку в бумажной обложке. Она называлась "Золотые яблоки Солнца" и была написана писателем-фантастом по имени Рэй Брэдбери.
- У "Большого Поля" книжками тоже торгуют, - сказал отец. - Книгам там отведен целый большой прилавок. Парень из отдела продаж сказал мне, что Брэдбери - отличный писатель. Сам он тоже прочитал эту книгу и сказал, что некоторые рассказы ему очень понравились.
Открыв книгу, я прочитал название первого рассказа. Он назывался "Сирена". Отправившись в путешествие по страницам, я наткнулся на картинку, где было изображено, как, привлеченное стенаниями сирены маяка, из морской пены и тумана восстает глубоководное чудовище. Прочитав несколько строк, я почувствовал, что их словно писал мальчишка моего возраста.
- Спасибо, папа! - радостно воскликнул я. - Отличная книга!
Пока мама и отец распаковывали свои подарки, я занялся вторым пакетом, предназначенным лично мне. Из красивой обертки выскользнула фотография в серебряной рамке. Взяв ее в руки, я повернул фотографию к свету камина.
Человека, изображенного на снимке, я знал отлично. Это был, возможно, мой самый лучший друг, хотя сам он об этом понятия не имел. Внизу, чуть наискось, было подписано: Кори Мэкинсону. С наилучшими пожеланиями. Винсент Прайс. От восторга у меня перехватило дыхание. Винсент Прайс знает мое имя!
- Я знаю, что тебе нравятся его фильмы, - объяснила мне мама. - Я написала на киностудию и попросила их прислать фотографию, и видишь, они ответили мне.
О рождественская ночь! Не правда ли, волшебная пора! После того как с подарками было покончено и оберточная бумага была убрана, в камин подкинули новое полено, а наши желудки согрела очередная чашка яичного коктейля, мама рассказала отцу о поездке на прием в честь открытия музея гражданских прав. Отец сидел молча, не сводя глаз с трещавших в камине поленьев, но слушал внимательно, не пропуская ни одного слова из сказанного мамой. После того как мама закончила свой рассказ, отец сказал:
- Невероятно. Никогда не думал, что что-то подобное может у нас случиться.
После этого отец снова замолчал и нахмурился, но я знал, что он напряженно задумался, и понимал, о чем его думы. О том, что то многое, что стряслось за это время в нашем Зефире, начиная от трагедии у озера Саксон, прежде никогда, по его мнению, не могло и не должно было случиться. Возможно, что виной была эпоха, которая наконец добралась и до нашей глуши. В новостях все чаще упоминалось место под названием Вьетнам. Демонстрации и митинги в крупных городах теперь напоминали вылазки в необъявленной войне за гражданские права. Туманное предчувствие грядущего века расползалось по улицам нашей родины словно предутренний туман, предчувствие эры сплошного пластика, одноразовых вещей, невероятной безжалостной коммерции. Мир медленно, но неуклонно изменялся; Зефир тоже изменялся. У нас не было пути назад, мы могли двигаться только вперед, по течению неустанного времени.
