В другом месте и в другое время подростки её бы в упор не замечали. Но Алекс успел победить в них обычную детскую жестокость. В годы, когда Союз Юга был на вершине расцвета, с этим начинали бороться раньше и добивались большего успеха.
Но что можно ждать, если наспех обучать спесивую девчонку с Луны? А если следом добавить парня-сироту, жертву активного воспитания, снобизма и консервативной отчуждённости? И дополнить общество малограмотной девушкой, запутанной в комплексах и лишённой веры в то, что она хоть кому-то нужна?
Алекс делал всё, что мог. Иногда слишком активно обращал внимание на каллиграфические эксперименты японки, придавал слишком много значения тому, как Касумико распространит в будущем учение Медиумов среди своего народа. Девушка была далеко не глупа и знала, что в словах Алекса аккуратно отмеренная смесь сочувствия и правды.
С непростым настроением размышляла Касумико о том, одна она или нет. В разрозненных группах учится мало японской молодёжи, но она не единственная. И найдутся те, кто будут умнее, больше поймут и запомнят. А самое главное, найдутся те, кого станут слушать.
Однажды Касумико рассказала им о фонетической азбуке катакана, а на следующий день Оскар и Лея попросили японку изобразить их имена красивой каллиграфией. И по-японски и по-английски.
Алекс нахмурился, когда увидел слёзы. Из-за особенностей языка Касумико на знала, как написать катаканой имя Лея, она испугалась, что теперь её прогонят из группы. Но девушка с Луны нисколько не обиделась, а села рядом и постаралась успокоить японку.
Как-то раз Касумико, которая очень любила животных, решила нарисовать змею. И удалилась на окраину посёлка с набором кистей и красок. Она знала, что змеи любят выбираться и греться на солнце возле больших камней. Она не знала, что змеи бывают ядовитые. А та мелюзга, которая на Ниххоне ползала в зарослях низкорослого бамбука, кусалась не больно.
Конечно, она испугалась, когда крупная змея недовольно зашипела. Но откуда она могла знать, что эта серо-зелёная зверюга метнётся в её сторону? Как раз тогда, когда он решила сложить кисти и пойти поискать другую змею.
Касумико громко вскрикнула и с силой стукнула чешуйчатую зверюгу. Та зашипела снова, но второй раз атаковать не решилась. Девушка очень расстроилась, тем более, что из двух ранок потекла кровь. Она прижалась к ране ртом и постаралась выдавить кровь. Так её учили бабка с дедом. Это её и спасло.
Девушка сплюнула на песок и быстро собрала сумку. Змея испортила ей настроение, и рисовать расхотелось. И почему-то стала кружиться голова, а в укушенную руку потёк неприятный холод.
Последние несколько шагов она сделала уже в бессознательном состоянии. И даже не почувствовала боль от падения. Смертельно опасный отёк на руке увидел другой человек.
Он оказался рядом случайно.
Вернее, не совсем так. Он даже не знал, кого увидит в зарослях. Знал только, что этому кому-то очень плохо.
Когда он подрос, то мысленно посмотрел на себя со стороны. Если кто-нибудь решит написать портрет «самого обычного человека», он подойдёт на роль натурщика. В нём не было ничего особенного. Самое заурядное лицо, черты можно назвать правильными, если чуть-чуть подправить тут и там. Спокойный взгляд карих глаз не притягивал и не отталкивал. Он даже одевался невзрачно. И дело тут было не только в природной скромности, не только в том, что его родители, выходцы из России, были людьми верующими и следили за соблюдением меры во всём. Просто, он не обращал внимания на внешний лоск, его это не волновало.
Он чаще слушал и думал.
Мама с папой считали, что сын усердно проявляет смирение и слушается.
Так, конечно и было. Только слушаться и слушать – вещи разные. А Николай слушал.
– Грешно так думать, – говорила мама за столом, когда отец снова и снова рассуждал о том, как невозможно примирение православного христианства и буддизма. С этим мама не спорила, но отец в рассуждениях шёл дальше. Раз нет примирения, нет смысла и строить для этих косоглазых антихристов города и фермы. Пусть они убираются к себе на Ниххон. Ведь много лет назад они прилетели на материк и обратили выживших россиян в рабство.
– И теперь мы должны им строить? – возмущался отец.
Никол ковырял палочками рисовую кашу и не поднимал от тарелки взгляда. Вовсе не потому, что боялся встретиться с гневом в глазах отца. Всем своим существом он обратился в слух.
– Ты посмотри, чем мы едим!? – отец стукнул палочками по столу.
– Ты не хуже меня понимаешь, что это развивает моторику и не менее удобно, чем другие столовые приборы.
Мама была права, подумал Николай. Большинство русских попали в Союз Юга сюда из научного городка на Дальнем востоке. Отсюда широта кругозора, критичность и общий уровень образования. В свои неполные семнадцать Николай успел это осознать, кое-что почерпнуть из редких книг, сумел многое узнать, пока слушал разговоры людей.
– Тренировка моторики – это, я не спорю, правильно, – отец снова взял палочки, – Но я жду не дождусь, когда нас отсюда заберут на Марс. Там не будет этого противоречивого сосуществования. И, по крайней мере, будут нормальные вилки.
Николай между тем внимательно изучал переплетение нитей в грубой материи, из которой была сделана рубашка. Этот разговор он слышал далеко не впервые. Ну что же, пройдёт несколько месяцев, и они действительно улетят на Марс. А японцы нет. Тут отец может быть спокоен. Говорят, они как будто задыхаются там, уже на орбите. И просят вернуть их домой. Может, всё дело в радиации, к которой они привыкли? Да нет, живут же вот они в Союзе Юга, а тут совсем низкий фон, не то, что Ниххоне. Правда, сам Николай там не был. Только слышал обрывки разговоров.
Он слышал многое. А может, видел. Это получалось почти со всеми, только с некоторыми лучше, а с некоторыми хуже. Настроения и эмоции окружающих были так отчётливы и ярки, словно расцвечены красками. Он видел их оттенки и перемены даже тогда, когда люди молчали. Даже тогда, когда люди оказывались вне поля зрения. Он опасался что-то пропустить и от того весь обращался в слух. Его привычки многих раздражали.
– Ты слишком тихо ходишь. Напугал опять.
Николай вслушивался. И от того видел-слышал-ловил многое. Иногда восприятие могло сделать остановку на том или ином замечании, фразе, обрывке диалога, тончайшем намёке на образ. Два слова о больном ребёнке, об изголодавшейся собаке, о забытой и засохшей корке хлеба. О бессильной и наивной радости того, кто никогда не знал тепла искренней ласки. О тихом и всепоглощающем ликовании человека, который никогда не ел досыта и вот однажды оказался за праздничным столом. О ребёнке, который не знает, что может быть нежеланным. О старости, в которой одно утешение – не думать бы о том, что в трудный час, когда силы откажут, некому будет поднести воды.
