А вот на юге, в окрестностях Ташкента и в Ферганской долине – рай на земле. Именно там и хлопок, и зерно, и фрукты, и черт лысый, и баба в ступе. Там, как говорится, сунь палку в землю – она в дерево вырастет. А народец там живет простой, трудолюбивый и многочисленный. И очень уважающий силу. Добро да уговоры за слабость почитает. Как же туда без пушек приходить? Без пушек – они купцов ограбят и налоги платить не станут. А имамы им и идеологическую платформу сляпают.
Так что прав Черняев. Хлопок русской промышленности нужен, а беспокойный да вороватый сосед – нет. Вот и выходит, что нужно брать все. Чтобы разбойники перестали жить грабежами и принялись работать, они должны начать бояться власти больше, чем тяжкого труда.
Несчастье брата всерьез расстроило Германа. Газеты сообщали, что ранение не представляет опасности для жизни подполковника Лерхе, но он все равно принялся меня уговаривать отписать Государю и рвануть в Верный или даже в Чимкент. И начал успокаиваться, только когда я предложил ему задуматься над тем, что я там делать-то стану? Ну приехали, повидались, посочувствовали. Дальше что? Вывозить Морица в Томск? Или в Петербург? Или все-таки лучше помочь с деньгами и настропалить старого генерала забрать старшего сына из чимкентского госпиталя? В Крым, что ли, вояку нашего свозит или в Баден-Баден. Тому полезно будет отдохнуть от грохота ружейных залпов…
Кстати, о ружьях! Оказалось, что Асташев не забыл о дне моего рождения. Вечером, когда мы выбрались в один из четырех ресторанов огромного гостиничного комплекса, старый золотопромышленник преподнес мне подарок. Первую модель знаменитого винчестера. Бронзовая ствольная коробка, легко узнаваемая скоба перезарядки и длинный, на четырнадцать патронов, подствольный трубчатый магазин. Сверху, у прицельной планки было выбито: «B Henry. New Haven Arms Co». О господине Винчестере, который, как я всегда полагал, и изобрел этот вид перезарядки, не говорилось ни слова.
– Малый запас зарядов я вашему, Герман Густавович, денщику передал, – добавил к поздравлению довольный моей реакцией старик. – А коли изволите продолжить отстрел лиходеев, так во многих лавках пульки сии в продаже имеются.
– Жаль, нет инструкции, – специально заглянув в коробку, констатировал я. – Я не нашел отверстия для заряжания. Не подскажете ли, любезный Иван Дмитриевич, знакомого с этим механизмом человека?
– Отчего же! – Все-таки картавость его была просто исключительной. Я так и ждал, что Асташев вот-вот поднимет ладонь и выдаст: «Вегной догогой идете, товагищи». – На завтра мне назначено у господина Ершова, Александра Степановича. Он, знаете ли, директорствует в Московском ремесленном учебном заведении и с практической механикой знаком не понаслышке. Старый мой знакомец. Он лет уже, наверное, с пять, как при училище своем механические мастерские открыл. И детки там всяческие заказные механизмы строят. Александр Степаныч писал мне осенью еще, что выдумал кто-то из его питомцев хитроумное устройство, шибко полезное для промывки золотоносной породы. Звал взглянуть или приказчика башковитого прислать. Мнится мне, что и с американским механизмом профессор сей разобраться в силах.
– С превеликим удовольствием составлю вам компанию, – поклонился я. – Любопытно будет взглянуть на опытное производство и на таланты будущих мастеров-механиков.
– А и верно. Вы же, господин губернатор, железо добывать планы имеете? И, люди говорят, паровые движители строить обещались. Вам-то пуще того в ремесленной школе интересно будет побывать.
На следующий же день мы отправились в Немецкую слободу, где в Слободском дворце и располагалось ремесленное учебное заведение.
Господин Ершов выглядел нездоровым. Высокий лоб, уверенные и вместе с тем мягкие манеры, любезность и словоохотливость, присущие человеку, привыкшему много и часто объяснять непростые вещи. Но вид у него был… Да я словно в зеркало смотрелся и видел не теперешнего пышущего жизнью и здоровьем Германа, а того, другого себя – загнанного и больного. Стоящего на пороге инфаркта и… того Нигде, откуда не возвращаются. Мне даже казалось, что от него уже исходит запах… Это невозможно выразить словами… Легкий аромат иного мира, что ли. Я вдруг со всей отчетливостью понял, что жить ему осталось совсем немного.
Жаль было этого замечательного человека. Сколько ему? Сорок пять? Сорок семь? Я ходил за ним следом, слушал, даже что-то спрашивал и уточнял. Кажется, шутил. И знал, что вижу директора в первый и последний раз. И ничего, совершенно ничего уже нельзя поделать.
С моей новой игрушкой Александр Степанович разобрался, простите за невольный каламбур, играючи. И это несмотря на то, что директор был человеком сугубо штатским и явно впервые в жизни держал в руках нечто настолько смертоносное.
Заряжание магазина происходило со стороны дула. Мне и в голову бы это не пришло, но патроны один за другим просто впихивались в трубку капсюлем вперед, а потом поверх последнего одевалась пружина. Как справляться с этой системой в седле на скаку или лежа на животе в окопе? Совершенно неясно. Ружье явно требовало доработки.
– Весьма и весьма, – легко оттягивая скобу и возвращая ее на место, проговорил Ершов, – занимательная система. Быть может, слегка более сложная, чем могла бы быть, но определенно остроумная!
– Вы не поверите, Александр Степанович, но за многозарядными винтовками будущее. Наверняка и наши генералы это вполне осознают. Однако же, кроме этого механизма, сколько-нибудь стоящего варианта пока нет. Я уж не говорю об отечественных мастерах. Хотя…
– Хотя? – Господи! Как же он легко ловился на простейшие ловушки. Даже слегка стыдно стало.
– Вы позволите лист бумаги и карандаш? Я много размышлял о способах перезарядки пехотного ружья и о механике автоматической подачи патронов…
Художник из меня никакой! А чертежник – так вообще. Ершов, кроме нескольких прочих предметов, вел курс начертательной геометрии. Представляю, каково ему было смотреть на мои каракули. Но джентльмен – не тот, кто не говорит, что у вас вся спина белая, а тот, кто сделает вид, будто не заметил этого. Я надеялся, что упрощенная схема продольно-скользящего затвора системы Мосина тем не менее пробудит в учителе инженерное любопытство.
Лет в двенадцать в первый раз пальнул из дедовской трехлинейки. Никогда не забуду, как лошадиной отдачей меня с ног сбросило, даже «мама» пискнуть не успел. И как потом в течение всего лета дважды в день, утром и вечером, чистил и смазывал старую винтовку. Чистил и смазывал. Смазывал и чистил. Пока не дошло до того, что мог собрать и разобрать «мосинку» с закрытыми глазами даже, наверное, под водой или будучи подвешенным кверху ногами. И все это только для того, чтобы старшие родичи взяли меня осенью на открытие охоты…
