Но почему же тогда жандармского полковника моя мысль совершенно не воодушевила?
– Герман Густавович, ваше превосходительство, – хорошенько обдумав, выговорил наконец Киприян Фаустипович. – Весной сего года, когда вы изволили показать мне письма ко спасению его императорского высочества цесаревича, я не имел сил отойти от выбранного вами пути. Ибо нерешительность могла дорого стоить, а опасаться расплаты за вашу излишнюю впечатлительность, пребывая в сибирской дикости, и так не приходится. Теперь же, вновь выступая поводырем для слепца, вы заставляете меня подменить службу государю на услужение вам лично. Или вам, ваше превосходительство, действительно что-то известно о роли коллежского асессора в учиненном лиходействе?
Вот почему, спрашивается, пока дело не доходит до так называемых высших материй, эти люди способны изъясняться совершенно понятным для жителя двадцать первого века языком, но стоит коснуться чего-либо связанного с самодержавием или, того пуще – державой, немедленно всплывают этакие вот умопомрачительной древности словесные кружева?
– Однажды я уже предлагал вам, господин полковник, сменить хозяина. И вы, насколько мне припоминается, отказались. Тем не менее теперь вы орденоносец и полковник, к вашим сообщениям прислушиваются в Петербурге, и, коли так пойдет и дальше, впереди перспективы отличной карьеры. И все это лишь потому, что одному приезжему чиновнику вздумалось начать сотрудничать с жандармским корпусом несколько плотнее, чем это принято. И он, этот странный чиновник, не требовал прежде от вас сколько-нибудь серьезных одолжений, но напротив – все, к чему прикладывал руку, служило к пользе и государю и отечеству. Поправьте меня, если я в чем-то ошибаюсь…
– Помилуйте, Герман Густавович! Вы выставляете меня совершеннейшей неблагодарной скотиной! Конечно же все вами сказанное – истинная правда. Однако же теперь вы просите учинить следствие над человеком лишь за-ради того, чтоб завладеть его имуществом… Или здесь… Господи! Ваше превосходительство! Неужели те же самые силы небесные донесли вам о провинностях этого…
– Лавицкого.
– Да-да, Лавицкого. Вы непременно знаете, что именно он отправил татей по вашу душу, но не имеете возможности это доказать? Неужто снова?
– Да что же – снова-то? – глядя на выпученные глаза обарсучевшего крыса, не смог удержать я смеха.
– Снова вставать под знамена паладина Господа, в ваш святой орден, молясь Ему, чтоб дальше Сибири не сослали?!
– Перестаньте уже юродствовать, Киприян Фаустипович. Скажете тоже… Но питейный надзиратель – это действительно «ящик Пандоры». Никогда не знаешь, что может нам открыться, если его потрясти как следует! Что же касаемо векселей, так по большому счету они мне и не нужны. Меня вполне устроит, если они потеряются или сгорят. Или вот еще – у вас в архиве водятся крысы?
– Крысы? – ошарашенно выдохнул полковник.
И правда, что это я? В стародавние времена, когда кошка была чудным заморским зверем, наши предки выучивали крысу-каннибала, которая полностью вычищала дом от грызунов. Две крысы в одном архиве не выживут…
– Жаль. Было бы интересно узнать, едят ли эти твари долговые расписки.
В общем, вовсе не полковничье выражение лица у моего жандарма получилось. Зря все-таки его так резко в звании подкинули. Заговор против цесаревича, хоть и выдуманный, не Кретковский раскрыл, а гражданский томский губернатор. Все его расследования тогда еще майора ни к чему не привели, и вся заслуга местного штаб-офицера только в том, что вовремя доложил кому следует. По мне, за это и ордена бы хватило.
Вот Кошелев Юрий Тимофеевич – это настоящий полковник. Одни усы чего стоят! Выдающиеся, прямо-таки буденновские усы! Какому-нибудь подпоручику – выпускнику кадетского корпуса о таких только мечтать. Как, впрочем, и об осанке, сурово сжатых губах и блестящих оружейной сталью темно-серых глазах. Прежде думал, что и глаз-то такого цвета в природе не существует, но явился командир 11-го Томского батальона и оказалось – все-таки бывают и такие.
Вот паровозы и члены царской семьи – прибывают. Купцы и мещане – приходят. Армии – входят или вторгаются, а военнослужащие – непременно являются. О чем тут же и сообщают:
– Ваше превосходительство господин генерал-майор! Полковник Кошелев явился по вашему приказанию.
И ведь не соврал ни единым звуком. Я и превосходительство, и генерал, и приказ такой действительно отдавал. Голос, правда, у полковника оказался так себе. Нисколько не командный. С дюгамелевским и сравнить грешно. Слишком какой-то интеллигентный, даже где-то плаксивый голос. Вот в салоне великой княгини Елены Павловны ему самое место. Там много таких – считающих себя самыми-самыми на всем белом свете, заумствующих господ.
Это я к тому, что не понравился мне этот полковник. Только и проку от него, судя по вверенной его подразделению охране пересыльного острога, что на парадах выправкой блистать и молчать.
Вокруг, а кое-где и вместо рассыпающегося, давным-давно сгнившего забора и дюжины вросших в землю холодных и сырых бараков кто-то догадался сложить стену изо льда. И даже угловые башни не забыл. Найти бы этого таинственного архитектора и отблагодарить от имени всего облегченно вздохнувшего города, да не судьба. Сколько ни спрашивал – никто брать на себя честь изобретения не стал. Жаль. Мне смекалка и административная отвага такого человека бы пригодились…
А на ледяных башнях в карауле стояли солдаты кошелевского батальона. На пронизывающем ветру – в кожаных сапогах и тонких шинелях. А на руках, которыми леденючие железные ружья нужно держать, – парадные тряпичные перчатки. И так по четыре часа без смены! Десяток гимназистов этих вояк снежками бы разогнать могли. Много ли насторожит этакий промерзший до костей воин? И что с его пальцами станется, если учесть, что до теплых казарм еще через весь город маршировать?
Благо временная слобода моих томских мастеровых в сотне саженей. Жалостливые мужички нет-нет да принесут взвара горячего или хлебного вина чуток. Так и то – пока фельдфебель не видит. Иначе отвлекать караульного от несения службы нельзя! У солдат даже сопли в носу в сосульки обратились, а им – нельзя. Что за театр абсурда?
Покричал я на полковника вволю. Пригрозил заставить из его командирского жалованья оплатить лечение простывших и обморозившихся! И тут же, как начальник всех расквартированных в Томске воинских отрядов, выдал приказ номер один: у ледяного острога устроить деревянную избу с печью и запасом дров, караулы впредь назначать двойные и сменять на башнях каждые полчаса. С тем чтобы половина службу несла, а другие в это время отогревались. И одеть людей по-сибирски, а не по уставу.
