- Когда я реформировал гильдию, ты куда-то подевался. Говорили, что ты сбежал.
- Верно говорили. - Эата проглотил комок в горле или, может, просто перевел дух. - Рад слышать тебя, Северьян, даже если ты не более чем ночной кошмар. Как ты их назвал?
- Фантомы.
- Вот-вот, фантомы. Если уж какогены решили показать мне кого-нибудь из моей головы, то я мог бы очутиться и в куда менее приятной компании.
- Эата, ты помнишь, как мы застряли перед закрытыми воротами некрополя?
Он кивнул.
- И Дротт велел мне попробовать протиснуться меж прутьями, но я не смог. Потом, когда добровольцы открыли ворота, я убежал и оставил тебя с Дроттом и Рошем расхлебывать кашу. Вы тогда, похоже, вовсе не боялись мастера Гурло, а вот я...
- Боялись и мы, но не хотели позориться перед тобой.
- Так я и думал. - В зеленом свете Луны я увидел ряд его белых зубов и черное пятно на месте одного, выбитого. - Все мальчишки такие, как сказал шкипер, переговорив со своей дочуркой.
И тут у меня в голове мелькнула дикая догадка: если бы Эата не убежал тогда, быть может, именно он спас бы Водалуса и сделал и увидел бы все то, что сделал и увидел я. А что, если в какой-нибудь иной сфере все обернулось именно так? Отогнав эту мысль, я спросил:
- Чем ты занимался все это время? Расскажи мне.
- Да особо нечего рассказывать. Став капитаном учеников, я часто отлынивал от своих обязанностей и тайком встречался с Макселлиндис каждый раз, когда лодка ее дяди причаливала где-нибудь поблизости от квартала Мучительных Страстей. Я общался с моряками и сам немного научился ходить под парусом; поэтому когда подошло время празднества, я не смог пройти через это. Не смог надеть плащ цвета сажи.
- Я сам сделал это только потому, - сказал я, - что не мог представить себе жизни где-нибудь, кроме Башни Сообразности.
Эата кивнул.
- А я мог, понимаешь? Весь последний год мечтал, как буду жить на лодке и помогать Макселлиндис и ее дяде. Он состарился, много болел, и им нужен был кто-нибудь посильнее и попроворнее ее. Я не стал дожидаться, пока мастера поставят меня перед выбором. Просто взял и убежал.
- А потом?
- Потом я забыл палачей, быстро и основательно, как только мог. Уже много позже я попытался вспомнить свою юность в Башне Сообразности. Ты не поверишь, Северьян, но долгие годы я вообще не мог смотреть на Крепостной Холм, когда мы проходили мимо него вверх или вниз по реке. Все время отворачивался.
- Охотно верю, - сказал я.
- Дядя Макселлиндис умер. На юге, в дельте, в местечке под названием Лити - ты, наверно, и не слыхал о нем - был кабачок, в который он любил захаживать. Как-то вечером мы с Макселлиндис заглянули туда за ним, а он сидел с бутылкой и со стаканом, положив одну руку на стол, а другой подперев голову; я встряхнул его за плечи, и он повалился со стула. Уже холодный был.
- "Видели мужчин, которым вино подарило смерть, и они лежали под виноградными лозами, все еще опьяненные настолько, что не понимали, что их жизнь давно прошла".
- Откуда это? - спросил Эата.
- Старая сказка, - ответил я. - Не обращай внимания. Продолжай.
- Потом мы с ней трудились на лодке. И вдвоем справлялись не хуже, чем раньше втроем. Мы так и не поженились. Когда мы решались на это, у нас заканчивались деньги. А когда деньги были, мы всякий раз ссорились из-за какого-нибудь пустяка. Через пару лет все и так думали, что мы женаты. Эата высморкался в воду.
- А дальше? - снова спросил я.
- Мы подрабатывали контрабандой, и однажды ночью нас остановил катер. Это случилось лигах в восьми или десяти к югу от Крепостного Холма. Макселлиндис прыгнула в воду - я слышал всплеск, - и я бы последовал за ней, но один из таможенников бросил мне в ноги ачико. Ты ведь знаешь, наверно, что это такое?
Я кивнул.
- Я еще был тогда Автархом. Ты мог бы подать прошение на мое имя.
- Да ну. Я думал об этом, но не сомневался, что ты отправишь меня обратно в гильдию.
- И ошибался, - сказал я. - Но разве это было бы хуже, чем то, как обошелся с тобой закон?
- Я застрял бы там на всю оставшуюся жизнь. Вот о чем я все время думал. В общем, меня и нашу лодку отбуксировали вверх по реке. Я дождался разбирательства, а потом судья приговорил меня к кнуту и отправил на караку. Меня держали в кандалах, пока берег не скрылся из виду, и заставили работать точно раба, но я добрался до Ксанфийских Земель, а затем прыгнул за борт и прожил в тех краях два года. Там вовсе не так уж плохо, если у тебя водятся кое-какие деньги.
- Но ты вернулся, - сказал я.
- Там вспыхнул бунт, и девчонку, с которой я жил, убили. У них там каждые пару лет беспорядки из-за рыночных цен на еду. Солдаты там не церемонятся, и ей, видимо, тоже проломили голову. На якоре возле острова Голубого Цветка тогда стояла каравелла, я пошел к капитану, и он дал мне койку. В молодости человек может быть страшным дураком, и я думал, что Макселлиндис, наверное, раздобыла нам новую лодку. Но когда я вернулся, ее не было на реке. Я больше не видел ее. Скорее всего она утонула в ту ночь, когда нас застукал катер. - Он помолчал, опершись подбородком на руку. Макселлиндис плавала не многим хуже меня. А ты помнишь, я плавал почти как вы с Дроттом. Быть может, ее утащила русалка. Это случалось там иногда, особенно в низовьях.
- Я знаю, - сказал я, вспомнив огромное лицо Ютурны, которое мельком видел в детстве, когда едва не утонул в Гьолле.
- Ну, вот, собственно, и все. Я привез с собой немного денег в шелковом поясе, сшитом для меня там одним человеком, и получил еще кое-что, рассчитавшись с капитаном каравеллы. Купил на паях эту лодку, и вот я здесь. Я еще могу немного говорить по-ксанфийски и вспомню еще больше, когда услышу его из чужих уст. Или если бы услышал, будь у нас запас пресной воды и чуть побольше еды.
- В этом море много островов, - сказал я. - Я видел их когда-то на карте в Гипотермическом Классе.
- Сотни две, - кивнул Эата, - и еще больше не отмеченных ни на одной карте из тех, что я видел. Думаешь, мимо них не промахнешься, но это не так. Если не повезет, можно пройти прямо между ними и даже не заметить. Многое зависит от времени суток и еще больше от того, откуда смотреть: с грот-мачты караки - это одно, а с носа моей лодчонки - совсем другое.
- Остается только надеяться, - пожал я плечами.
- Точно так сказала лягушка, увидев аиста. Только во рту у нее пересохло, и никто не понял, что она бормочет.
Эата помолчал некоторое время, разглядывая не волны, а меня.
- Северьян, ты знаешь, что случилось с тобой? Даже если ты всего лишь сон от какогенов?
- Да, - ответил я. - Но я не фантом. Или если все же фантом, в этом виноват не я, а иерограммат Цадкиэль.
- Тогда расскажи, что с тобой случилось, ведь я рассказал тебе все про себя.
