Пообедав с дороги у заведующей фермы, Цимбаларь зашёл на сыроварню, а потом посетил церковь, где терпеливо отстоял службу и даже подходил к алтарю целовать крест.
— Куда это вы в последнее время запропастились? — поинтересовался отец Никита.
— Следуя вашему примеру, искал средство борьбы с дьявольским искусом, — смиренно ответил Цимбаларь.
— Вне лона церкви это вряд ли возможно, — в словах священника прозвучал мягкий упрёк.
— Так оно, наверное, и есть. Но я человек нецерковный и привык действовать методом проб и ошибок, — он закашлялся. — На днях, например, я обращался за помощью к блудницам...
Вернувшись на опорный пункт и уже ощущая лёгкую ломоту в суставах, Цимбаларь связался по рации с Людочкой.
— Можешь поздравить меня с возвращением, — сказал он. — Побывал в Питере. Как говорится, окунулся в атмосферу большого города.
— И чем же эта атмосфера отличается от здешней? — осведомилась Людочка. — Кроме, конечно, высокой концентрации выхлопных газов, винных паров и табачного дыма.
— В ней буквально кишат вирусы гриппа. Кашляет, наверное, даже ангел на шпиле Петропавловки.
— И ты решил осчастливить этим подарком Чарусу, — сказала Людочка таким тоном, словно ничего хорошего от Цимбаларя уже давно не ждала. — Что же, в таком случае, ты прикажешь делать нам?
— Вам троим рекомендую немедленно сделать прививки от гриппа. То же самое касается и твоих школьников. Да и вообще не мешало бы распустить их всех на каникулы... Ну а дальше как получится. Инфлюэнца должна сама найти наиболее важные элементы дьявольского ока.
— Как у тебя всё просто... А ведь речь идёт о живых людях.
— Покушения в моё отсутствие случались? — Цимбаларь предпочёл сменить тему разговора.
— Было одно, но, к счастью, неудачное... Охотник возвращался из леса и ни с того ни с сего выстрелил в окно фельдшерского пункта, где в это время маячил силуэт Кондакова. Пётр Фомич отделался лёгким испугом.
— Охотника, надеюсь, задержали?
— Да. Божится, что ружьё выстрелило само, когда он перебрасывал его с плеча на плечо.
— Ну ничего, скоро этот беспредел закончится, — с преувеличенным энтузиазмом пообещал Цимбаларь.
— Если Чаруса вымрет — вне всякого сомнения.
— Не каркай! — Он постучал по дереву, а потом для верности ещё и сплюнул через левое плечо.
— Встречаться с нами, ты, похоже, не собираешься?
— Пойми, я же больной! Ещё не хватало вас заразить.
— А мне кажется, что тебе просто стыдно посмотреть товарищам в глаза. — Людочка без предупреждения отключилась.
Теперь всё своё время Цимбаларь посвящал общению с людьми, методично обходя избу за избой. Сердобольные старухи, заметив у гостя явные признаки простуды, советовали ему попить чая с малиной и полежать на печи, но он только отмахивался. Если бы простодушные хозяева знали, какую именно цель преследуют эти визиты, то, наверное, гнали бы участкового прочь поганой метлой.
Почихав и посморкавшись дней пять, Цимбаларь почувствовал себя лучше. Он даже отпраздновал своё выздоровление, подарив Ване Коршуну аж пять бутылок коньяка, правда, ёмкостью в сто грамм каждая.
Зато среди жителей Чарусы появились первые заболевшие. Инвалидка сексуального труда Маринка не подвела своего клиента. Из Северной Пальмиры он привёз полноценный, натуральный грипп, проявлявший себя классическими симптомами — высокой температурой, слабостью, болью в суставах, отёчностью слизистых оболочек.
О темпах развития эпидемии и о состоянии больных Цимбаларя регулярно информировал Кондаков, сутки напролёт не снимавший марлевой повязки. Однажды вечером между ними состоялся такой разговор.
— Можешь радоваться, — буркнул Пётр Фомич. — Грипп достиг апогея. За день у меня было тридцать вызовов. Скоро доить коров будет некому.
— Тяжёлые случаи есть? — осведомился Цимбаларь.
— До этого пока не дошло. Но хуже всех себя чувствует старуха, у которой ты раньше столовался. Она уже и за попом послала.
— Сейчас я там буду, — он стал поспешно собираться.
Когда Цимбаларь вошёл в избу Парамоновны, священник уже удалился, хотя о нём ещё напоминал едва уловимый запах ладана.
Соседка, присматривавшая за больной, пояснила, что батюшка отпустил хозяйке грехи, однако с соборованием спешить не стал — надежда на выздоровление оставалась.
— Отцу Никите самому нездоровится, — продолжала она. — Еле на ногах держался, сердешный. Руки трясутся, по лицу пот ручьями. Проклятая зараза всех косит — и праведников, и грешников.
Старуха, обряженная в смертную сорочку, внезапно открыла глаза, состоявшие, казалось, из одних зрачков, и уставилась на Цимбаларя.
— Как здоровье, Парамоновна? — бодро поинтересовался он.
Старуха молчала, не сводя с участкового взгляда, в котором опять мерцал уже знакомый ему огонёк безумия.
Так продолжалось ещё минуты две, а затем она отрешённым голосом произнесла:
— Явился, антихрист... Смертью человеческой любуешься... Я-то тебя насквозь вижу... Ты моровую язву человеческой плотью питаешь, аки своего пса верного... В одной твоей руке чаша с ядом, а в другой ларец с прахом... Жаль, я тебя тогда не порешила...
Старуха стала затихать, но потом забилась, словно припадочная, и завопила:
— Готовьте гробы, ройте могилы, варите кутью! Смерть к нам пришла! Смерть в человеческом облике!.. Кропите её уксусом! Гоните животворящим крестом! Жгите железом! А-а-а...
— Иди, милок, иди, — соседка стала выпроваживать Цимбаларя за порог. — Разве не видишь — не в себе она. От горячки умишком тронулась. На себя наговаривает... Недавно в смерти четырёх человек призналась.
На следующий день Кондаков и Людочка сами пришли к нему.
— Вижу, ты совсем оклемался, — сказал Кондаков. — Хоть одна хорошая новость. А у нас дела всё хуже и хуже. Больных уже больше, чем здоровых. Кому-то лекарства помогают, а кому-то нет.
— Сочувствую, — ответил Цимбаларь. — Но помочь ничем не могу. Надо ждать.
Он сидел на краю развороченной кровати и не знал, куда деваться от взгляда Людочки.
— Помощник ты, конечно, хреновый, — согласился Кондаков. — Вашему брату лишь бы пожар раздуть, а как тушить — сразу в кусты... Но я, собственно говоря, вот по какому поводу. У больных начинается кризис. Возможно, некоторые не доживут до утра. По-моему, ты хотел с ними поговорить.
— Раньше хотел... А теперь не вижу в этом особой необходимости.
— Совесть-то небось гложет?
— Такая у неё работа... Но в содеянном я не раскаиваюсь. Кто из нас прав, покажет время.
Людочка не сказала ему ни единого слова — как пришла молчком, так и ушла.
Оставшись один, Цимбаларь залпом ополовинил бутылку самогона и стал ждать сна — единственного средства, дававшему ему хоть какое-то забвение.
