Пойдёшь ты. Для обеспечения чистоты эксперимента никаких экстравагантных штучек. Знаю тебя… Алексея освободить ненасильственно. И сам поостерегись. Не хотелось бы вас выхватывать и протаскивать через пять тысяч лет и здесь оживлять… Ладно, дерзай!
Переход в прошлое протекал до банальности неинтересно. Мгновение – и Леонид Петрович, соответствующе одетый и экипированный, очутился в холмистой местности древней сирийской степи. От множества вооружённых людей округа наполнялась суетой и шумом.
Леонид Петрович огляделся, сравнил себя с другими – почти неотличим – и хотел было пройтись, разведать, но тут сильные руки сковали его движения.
Его грубо под локти поволокли по некрутому склону холма и с маху бросили под ноги худому, измождённому годами и болезнями ставрику.
– Кто? – спросил старик слабым безжизненным голосом.
– Появился неожиданно, как и тот… первый. Чистенький. Сразу видно, что из Эбла, – прогудел один из воинов, пленивших Карпова. – Ты уж, Нарам-Суэн, рассуди…
Если это и вправду был легендарный Нарам-Суэн, принесший в двадцать третьем веке до нашей эры могущественным эблаитам, то Леонид Петрович весьма ошибался, представляя его себе совсем не таким, а молодым, суровым, окружённым блестящей свитой.
– Говори! – приказал царь равнодушно.
«Ну, сейчас я ему выдам!» – решительно подумал Карпов, приходя в себя и обретая уверенность.
Все три минуты Нарам-Суэн выслушивал свой титул и в так словам кивал маленькой лысой головой, раззадоривая говорящего. А заросшие кудлатыми бородами, покрытые пылью и шрамами многочисленных ран, стояли и, похоже, ничего не понимали, что происходит, воины славного Нарам-Суэна.
– Да-а! – протянул старик через минуты тишины после славословия лазутчика. – Нет ничего страшнее в мире, чем лесть. Но этот превзошёл всех. Первый тоже пытался, но он молод и не так проворен. А этот… – Нарам-Суэн задумался. – Выпустите из ямы юношу. Пусть он вкусит с нами славу победы над развращённым Эблом. А этому вырвите его лживый язык… Я сказал!
ПРОЩЕ УМЕРЕТЬ
Наши заказчики – люди с блажью, так что мне приходилось выполнять разные поручения, но на этот раз задание оказалось совсем прескверным.
Во-первых, работа с людьми, особенно древними, всегда чревата неожиданностями и неприятностями – чаще всего от них проникатели во времени живыми не возвращались. Именно с ними мне и предлагали работать: помирить два враждующих племени в восьмом тысячелетии до нашей эры.
Во-вторых, чем глубже в прошлое, тем жёстче временные рамки командировки, из которых не выскочишь ни минутой раньше или позже, а это усугубляет задачу – мало ли как там повернётся дело, надо будет срочно вернуться, а нельзя.
И, наконец, в-третьих. Как историк-проникатель я понимал неправильность действий заказчика, так как вмешательство в естественный ход истории не имело под собой никакой законной базы. Правда, оговаривались последствия, чтобы я не слишком мучился этим вопросом, но всё-таки за моими размышлениями о законности стояла обида исполнителя, которому вменяется действовать строго нейтрально и при этом выполнять совершенно чудовищное, с точки зрения Кодекса поведения в прошлом, поручения.
– Не мельтеши! – Отреагировал Борис Черне на мои сомнения вслух. – Расчёты подтверждают разумные вековые затухания твоих действий. Ты лучше, дорогой, не забывай о сроках.
Сроки, сроки…
Вы когда-нибудь умирали?.. То-то!.. А я уже трижды!
Отвратительная штука.
Конечно, по окончании срока командировки, после стадии выхватывания, как это принято говорить у нас, у проникателей во времени, ничего такого почти не помнишь, но где-то в клетках тела и в сознании, возможно, на атомарном уровне остаётся осадок, так что порой думаешь обо всём с тобой случившимся с непроизвольным ужасом.
Дела у меня шли хорошо, и я уже мнил себя дипломатом, досконально разбирающегося в тонкостях такого деликатного поручения, как примирение племён. Так что ещё за два дня до срока моего возвращения в своё время мне удалось свести вождей и старейшин обоих племён для окончательного заключения мира «на все времена».
Переговоры начались спокойно и сулили успех.
Зелёная лужайка, обрамлённая купами свежеразросшихся кустов на фоне тёмной стены леса, умиротворяла и меня и высоко договаривающиеся стороны. Дурнота от мыслей пройти стадию выхватывания меня уже не посещала, оттого я весело смотрел на всё, что меня окружало и радовало.
Рядышком со мной, рукой достать, вкрадчиво воркуя, чинно восседали вожди. Две живописные толпы, ещё подозрительно посматривающие друг на друга, но готовые брататься, теснились чуть поодаль своих предводителей…
«Моя работа! – хотелось крикнуть мне. – Вот они, голубчики!»
Естественно, что я радовался. Всё идёт к концу. Срок на исходе. Размечтался. «Вот, – думаю, – всего два дня ещё осталось, и я дома. Приму душ… Нет, схожу в баньку. Потом почну бутылочку наедине с самим собой. А там… Телевизор, телефон, шум города, подышу бензиновым воздухом, схожу…»
В результате я пропустил что-то важное в разговоре вождей и не успел даже в этом раскаяться.
Ходех, жирный боров, на которого я потратил две недели чистого времени, заорал громче слона, покровителя его племени – твохов, и опустил тяжёлую палицу, непонятно откуда появившуюся в его руках, на бестолковую голову Мбаты, вождя племени другого племени – тавтамов.
Меня только пронзила мысль – где-то рядом со мной появилась, ходит и куражится старая с косой. Телохранитель Мбаты гориллоподобный Четта, обрызганный первыми каплями крови, нет, чтобы ответить на выпад Ходеха, заурчав, приготовился вцепиться мне, посреднику, в горло.
Тут бы мне и замешкаться, переждать, перетереть, и тогда через секунду-две всё было бы кончено. Умер бы я быстро, даже не поняв, что к чему.
По всем правилам Кодекса мне так и следовало поступить. Я же…
Я же не справился инстинктом самосохранения, опередил Четту и перехватил выпад чудовищной руки, а потом отработанным приёмом бросил его наземь.
Бросил, как учили, чтобы, не дай и не приведи, не повредить этому амбалу чего. Как же! Бросил, лишь бы он отстал, а иначе потом в институте за каждый синяк Четты отвечать придётся, отчитываться, выслушивать официальные и язвительные высказывания в свой адрес.
Как же: не навреди!
Хуже того, на карантин посадят, психологов навяжут, и буду я обивать пороги инстанций, умолять, клясться и бить себя в грудь, лишь бы поверили, что эти синяки случайные, и опять допустили бы к работе проникателя во времени.
– Умирай, где стоишь! – скажет сакраментальную фразу Борис Черне.
Поднимет на лоб очки и из-под них с недобрым прищуром жгуче-чёрных глаз посмотрит на меня, несостоявшуюся жертву неолита.
И будет прав.
Я прекрасно знаю о праве умереть при исполнении обязанностей в прошлых временах. Знал, на что шёл – работа такая. А вот не сдержался, отбил нападение Четты и теперь умирать не хотел, да и сразу не умрёшь, отбиваясь.
Всё во мне восстало против смерти. Умираешь-то по-настоящему. Каждой частицей естества чувствуешь приближение конца и отмечаешь, как жизнь уходит из тебя капля за каплей. Глотаешь непрошенные слёзы обиды и злости на себя, на других, зарекаешься ходить в
