— Значит, говоришь, хлеб? Но ведь американский хлеб по вкусу — вата.
— Почему вата? — обиженно спрашивает Стейнберг.
— Ну, хорошо. Не вата. Пенопласт, — поправляется Раздолин.
— Ты ничего не понимаешь, — говорит Джон.
— Я понимаю, старина, что мы с тобой патриоты, — смеясь, говорит Раздолин, похлопывая Стейнберга по плечу. — И это замечательно! — Он молчит, потом продолжает медленно и серьезно: — Как счастлива была бы наша планета, если бы мы спорили только о вкусе хлеба…
— У нас все, — докладывает динамик на стене голосом Редфорда.
Раздолин бросает взгляд на круглые стенные электрические часы с резко бегущей большой секундной стрелкой, подходит к микрофону — вспыхнула красная кнопка — и говорит, обернувшись к иллюминатору:
— Молодцы, Девятнадцать минут. Это уже не сорок три.
Один из космонавтов смотрит на ручные часы, и динамик возражает несколько обиженным голосом Лежа вы:
— Не, девятнадцать, а семнадцать. Я точно засекал.
— Пусть так, — соглашается Раздолин. — Все. Отбой. Всем на обед.
Тихо шевеля ластами, тройка плывет к подводному дому…
9 сентября, вторник. Космос
Сеанс связи с орбитальной станцией «МИР-4». У микрофона — японский профессор Ятаки, один из спутников Зуева по космическому путешествию.
— По уточненным данным подтверждается гипотеза, высказанная за несколько часов до нашего старта уважаемым профессором Ленноном: размеры излучателя действительно не превышают в миделе[3] 30 квадратных метров, — говорит японец. — Для межзвездного пилотируемого космического корабля подобные размеры представляются невероятно скромными, если не сказать фантастическими. Точное, в пределах одной сотой процента, расположение излучателя в той точке пространства, где взаимно нейтрализуются силы притяжения Земли и Луны, говорит о высокой чувствительности гравитационной аппаратуры и стремлении к оптимизации траектории. Такое впечатление, что на излучателе тщательно экономят энергию за счет траектории и одновременно излучают ее столько, сколько с трудом могут выработать все электростанции Земли. Но самая большая загадка для нас сегодня: почему он такой маленький? По всем расчетам, он не может быть таким маленьким. Мы могли бы попытаться дать какое-то толкование излучателю, если бы он был хотя бы в сто раз больше, а еще лучше — в тысячу. Но сейчас…
9 сентября, вторник. Дно Черного моря
Подводный дом «Атлантида». За столом, вокруг яичницы — гордости Стейнберга — и прочих земных яств разместились космонавты в трусах и мягких махровых пляжных рубашках. Спор, разумеется, продолжается:
— Если ты прав, — горячо говорит Лежава Леннону, — то объясни, зачем мы возимся с этой лазерной системой?
— Затем, что наши радиосигналы «Протей» будет глушить, — говорит Раздолин, отрезая себе добрый ломоть консервированной ветчины.
— Но если мы полетим к Марсу, она не должна нам мешать! — замечает Редфорд. — Объясни ему, Майкл, ты же астроном.
— Достаточно «Протею» переместиться по его сегодняшней орбите на 15 градусов, и они будут глушить нас по всей нашей траектории, не говоря о том, что Земля не всегда сможет выйти на связь с нами, — холодно говорит Леннон. — Да о чем ты говоришь! Если они захотят, с излучателями такой мощности они пикнуть нам не дадут ни вблизи Земли, ни у Марса.
— Говорите, что хотите, а я уверен, что мы полетим к нему навстречу, — мотает головой Раздолин.
— Я не знаток русского языка, — замечает Стейнберг, — но об одном и том же вы говорите, то «он», то «она», то «они».
— О, как много я отдал бы, чтобы узнать, кто же это «он» — пилотируемый корабль или «она» — автоматическая станция! — восклицает Лежава.
— А если это «оно»? — смеется Раздолин. — Нечто третье, ни на что не похожее?
Редфорд встает из-за стола, отходит к телевизору и включает только изображение. Красные и белые футболисты бесшумно резвятся на зеленом поле.
— Хочу проверить часы, — не оборачиваясь, объясняет Редфорд.
Резкий скачек на экране телевизора, изображение запрыгало, пошло рябью. Все смотрят на часы над пультом подводного дома.
— Все точно, — спокойно говорит Редфорд и возвращается к столу.
— Поразительно! Как будто ничего не произошло. Все уже привыкли к тому, что телевизор не должен работать, — говорит Лежава. — Иногда мне кажется, что эти «марсиане» были всегда.
— Приспособляемость к обстоятельствам не слабость, а сила человеческого рода, — говорит Стейнберг. — А потом люди верят, что пришельцами занимаются разные ученые, которые не дадут их в обиду. Мы уже много знаем, а завтра будем знать еще больше…
— А послезавтра еще больше, — одними губами улыбается Леннон. — О, как я ненавижу бюрократов! Конгресс не может договориться с НАСА, НАСА не хочет принимать решений без сенатской комиссии по космосу, комиссия согласовывает свои выводы с астронавтическим комитетом палаты представителей…
— А в результате? — перебивает его спокойный голос Редфорда.
— А в результате мы наслаждаемся жизнью, а «Протей» летает, — раздраженно заключает Леннон.
— И, кстати, это уже мало кого волнует, — грустно говорит Редфорд. — Интереса к «Протею» хватило на неделю, А если бы не помехи радиосвязи, о нем бы вообще не вспоминали. 90 процентов людей не могут даже представить себе масштаб случившегося «Протей» в принципе не мешает делать бизнес, почему же он должен волновать людей? А вот твоему бизнесу он мешает, и ты волнуешься. — Он оборачивается к Леннону. — И бизнесу Джона он тоже мешает, и Джон тоже волнуется…
— Ну при чем здесь бизнес, Алан? — поморщился Раздолин. — «Протей» — проблема не экономическая и не техническая, а мировоззренческая. Мы верим, что Вселенная бесконечна, что она познаваема и что за правду по-прежнему стоит отдать жизнь, а уж тем более частицу материального благополучия. Пусть на один легковой автомобиль меньше, но на один сантиметр к правде ближе!
— Единственно, чего нам не хватало, — криво усмехнулся Стейнберг, — это политических дискуссий.
— Ох, не могу! — закричал вдруг Лежава. — Не могу больше! До чего же мне надоели эти разговоры! Что мы обсуждаем? Сколько это будет продолжаться? Вместо того, чтобы действовать, мы все говорим, говорим…
— Что ты хочешь? — перебивает его Леннон. — Мы сказали Зуеву, что хотим лететь к излучателю, мы говорили с Кэтуэем… Решать им…
— Да почему решать им?! — снова взрывается Лежава. — Мы поговорили и успокоились. Ты что, не знаешь Кэтуэя? А Зуев твой любимый снова упрятал нас на дно морское, чтобы мы у него в ногах не путались. Сидим, едим, в шахматы играем, телевизор смотрим! Прямо Дом ветеранов сцены… Мне не нужна имитация невесомости, понимаешь? Я в невесомости два месяца прожил! И антенну эту дурацкую я в настоящей невесомости один могу смонтировать за десять минут!
— Ну-ну-ну, — улыбается Редфорд.
— Больше всего меня возмущает то, что мы живем, как будто ничего не изменилось. Последствия этого события могут быть страшнее, чем все наши войны, вместе взятые.
— Ты не допускаешь, что это событие может принести всем нам величайшее благо? — перебивает Леннон.
— Допускаю. В любом варианте речь идет о перевороте в судьбе земной цивилизации, это вы понимаете?
— Послушай, Анзор, в чем мы перед тобой провинились, что ты на нас кричишь? — с нарочитым спокойствием спрашивает Стейнберг.
— Ты провинился в том, что лопаешь яичницу с украинским салом, вместо того чтобы лететь к излучателю! — отрезал Лежава.
— Это ты ее лопаешь, — невозмутимо замечает Стейнберг, — а я ее жарю…
Редфорд подходит к полке, перебирает какие-то бумаги и, взяв один листок, возвращается к столу.
— Давайте-ка, ребята, обсудим, — говорит он задумчиво. — Я вот тут кое-что набросал…
Все оборачиваются к нему.
— Что это такое? — спрашивает Леннон.
— Это набросок программы полета к излучателю. Самый общий, разумеется…
— Э, нет, обсуждать давайте все вместе!
На этот веселый, добродушный голос мгновенно оборачиваются все, словно их током ударило. В шлюзовом люке подводного дома из воды торчит человеческая голова, лицо скрыто маской для ныряния. Тишина в доме такая, что слышно, как скрипит мокрая резина, когда человек стягивает маску.
— Саш, это ты? — шепотом спрашивает Раздолин.
— Я, — с улыбкой отвечает Седов.
Редфорд закрывает глаза и, набрав полные легкие воздуха, кричит, что было сил:
— Ур-ра! Саша вернулся! Ура!
Пять веселых полуодетых людей мнут и тискают мокрого Седова.
— Ну, рассказывай: все в порядке?
— Новости какие-нибудь привез?
— Новости дозревают, — улыбается Седов.
