Ознакомительная версия.
Подъехал таксист. Я закинул чемоданы в багажник и сел в машину. Саша не села. Она сняла с себя джемпер и заворачивала в него кошку, неумело, как будто впервые пеленала младенца.
– Оставь мне адрес, – сказала Саша. – Адрес гостиницы на бумажке.
– Брось ее и садись в машину.
Кошка орала, надсадно и жалобно, действительно как младенец.
– Запиши адрес. Я приеду потом.
Я разозлился. Не стал ничего ей записывать, сказал, уезжая:
– Название отеля ты знаешь.
Она приехала поздно вечером. На ее джинсах были следы чего-то присохшего, желто-бурого. Пошла в ванную отстирывать эти пятна.
– В этом городе три гостиницы с похожим названием. Я еле нашла.
– Как твоя кошка? – спросил я.
– Они ее усыпили. Сказали, я правильно сделала, что ее привезла. Иначе она бы еще долго мучилась, – она кинула мокрые джинсы на пол и разделась совсем.
Я сидел на кровати и смотрел, как она моется в душе. Стена между спальней и ванной была стеклянная. Другая стена – между спальней и городом – тоже. Я встал и задернул шторы.
– Зачем зашторил? – прокричала она через шум воды. – Мне нравится вид из окна.
Гостиница была дорогая, и вид действительно впечатляющий. Целый лес вросших в асфальт Сити-башен.
– Не хочу, чтобы люди видели тебя голой.
– Оттуда не видно. А даже если видно, плевать.
Вот это меня бесило. Эта ее манера ходить голой по дому и «плевать» на то, что кто-то посторонний увидит.
– …Ты слышал? Они сказали, я правильно сделала! Я думаю, это была Проверка…
Я лег на кровать и закрыл глаза. Представил себе увечную кошку. Парализованную. На автостоянке. Без крови.
Проверка. Ну да, конечно. И я ее провалил.
– …если они сказали, что правильно, это значит, что я прошла, да? – она выключила воду и, не вытираясь, зашла в спальню.
– Ты правда думаешь, что у тебя здесь будет Проверка? – я выдавил из себя свистящий, стариковский какой-то смешок.
Она закивала. С мокрых волос на меня полетели брызги. Она засмеялась и закивала еще быстрее.
Я вытер лицо, ощущая, как наливается горячим бешенством кожа под пальцами.
– Проверки здесь у меня, Сашенька. Ты просто «плюс один». Так что особенно ни на что не рассчитывай.
Она по-прежнему улыбалась, но ее соски стали вдруг маленькими и острыми, как будто собирались меня уколоть.
Потом я как-то смягчил сказанное, потом мы занимались любовью и пили виски, но я вспоминаю, как она стояла передо мной, в мурашках и каплях, с твердыми сосками, с улыбкой, и понимаю, только теперь с опозданием понимаю, что в первый же день Сити устроил проверку именно ей, и она впустила в себя этот город, отдалась ему просто и кротко, и впитала первую каплю его отравы. И в первый же день между ней и Сити возникла связь. В первый же день она изменила мне с этим городом. Он взял ее подло, как ребенка подманив больной кошечкой. Взял ее у меня.
Она легко все переносила. Шум. Свет. Толпу. Жирную пищу. Жару. Укусы. Ну и что, подумаешь, что невкусно. Подумаешь, чешется, что в этом такого страшного. Она спала по ночам. Ей не мешал ядовитый свет. Ей не мешала музыка ночью и днем. Она ходила по магазинам, искала какие-то волшебные гели, увидев, какие гладкие ноги у здешних женщин. У нее была белая, тонкая кожа, и на ногах после бритья оставались воспаленные бугорки. Она скупала разноцветные тюбики и бутылочки и по нескольку раз в день втирала их в кожу, и от этого номер наполнялся запахом мяты, лаванды, кокоса и чего-то медово-сладкого, а красные бугорки на ногах действительно становились все меньше, но ей казалось, они исчезают недостаточно медленно. Я говорил ей, что мне все равно, что ее ноги нравятся мне и такими, но она отвечала: здесь так не принято, здесь так не ходят. Ей больше не интересно было нравиться только мне. Ей хотелось нравиться Сити.
Ей было весело. Она говорила, ее возбуждает энергия города. Даже когда из пятизвездочного отеля мы переехали в однокомнатную халупу-«студио», ее по-прежнему все устраивало.
Никто не предупредил нас, что гостиница – не на весь срок пребывания. Просто однажды портье оставил на тумбочке у кровати конверт – гнойно-зеленый конверт цвета денег и с запахом денег, прошедших через множество влажных и сальных рук. «Дорогой гость! Вот и подошла к концу официальная часть Вашей творческой программы в Сити. Мы надеемся, что она была интересной и познавательной и что за это время Вы успели написать не менее половины Произведения, посвященного нашему городу. На вашу Сити-карту мы перечислили сумму, необходимую для проживания в Сити в течение оставшегося срока Вашего пребывания. Мы рекомендуем Вам и Вашему +1 расходовать средства экономно и снять одну из маленьких уютных студио из списка ниже. Мы надеемся, что это позволит Вам на некоторое время почувствовать себя ситизэном и успешно завершить Произведение, посвященное Сити. Желаем Вам творческих успехов и благодарим за участие в мероприятиях в рамках творческой программы».
Последнее «мероприятие» состоялось как раз в тот день, когда пришло письмо. Оно называлось «Открытая встреча писателей Восточной Европы с читателями Сити». Мы пришли за пятнадцать минут до начала. В конференц-зале центральной библиотеки, рассчитанном на тысячу человек, нас было шестеро. Четыре писателя (я, детективщик Сохин, фантаст Артемов и какой-то прыщавый польский прозаик), одна переводчица (парадно одетая дама с пышной прической и беспокойным взглядом нелегальной иммигрантки, ожидающей депортации в любой момент) и один ведущий (гладкий холеный дядечка с рыбьими глазами). Мы поднялись на сцену и заняли места перед микрофонами. Ведущий, даже не глядя в нашу сторону, спросил через переводчицу, собираемся ли мы что-то читать из своих книг, и тут же, не дожидаясь ответа, добавил, что это имеет смысл, только если мы представим отрывки из своих будущих произведений про Сити, над которыми работаем в рамках творческой программы, потому что все остальное местную аудиторию не заинтересует. Писатель Артемов энергично закивал и тут же принялся копаться в своем ноутбуке в поисках «самого убийственного», как он выразился, куска. Нашел. Ведущий брезгливо скользнул взглядом по монитору и равнодушно кивнул. Писатель Сохин читать скромно отказался, а мне доверительно сообщил на ухо, что к Произведению еще даже не подступался и что хорошо бы сейчас пожрать.
Я решил, что прочту кусок про Высокий Путь – автостраду, которую ситизэны превратили в городской парк, символизирующий симбиоз людей, природы и мегаполиса; она проходила прямо под окнами нашего номера. Тогда мне все еще нравилась эта штука: дорожная разметка, всякие там указатели, ночная подсветка, ограждения сохранены, и кое-где, прямо на дороге, стоят ржавеющие остовы машин, но на разделительных полосах высажены цветы, а по краям платаны – бог знает, как они там растут, как поджимают, куда просовывают свои мощные корни, – и пальмы, и кустики… Гуляешь там, или на лавочке сидишь, кофе пьешь, а под тобой Сити, и над тобой Сити, и ты словно бы в самой главной артерии, ведущей в сердце Великого Города, и чувствуешь, как оно бьется. Тогда мне все еще так казалось, или, может быть, уже не казалось, но я очень старался, чтобы образ Сити был позитивным. Теперь мне плевать на образ, к тому же терять уже нечего, и я позволяю себе писать правду. Высокий Путь – это кольцами нависший над городом змей, покрытый асфальтовой мертвой коростой. Внутри него – сплетенные в плотную гниющую массу корни растений. Нет и не может быть никакого симбиоза людей, природы и города. Людей и природу этот город сожрал и безостановочно перемалывает. Высокий Путь – не артерия, ведущая к сердцу, а пищевод, ведущий к желудку. Или, возможно, кишечник…
Ознакомительная версия.
