— Думаю, что да.
Это «думаю» могло означать какие-то варианты в будущем, и вдруг он почувствовал вспыхнувшую ненависть к ней, безжалостно отвергавшей его, и к себе, все еще пытающемуся выпросить на прощанье маленькую надежду.
— Ну, раз так… — Больше он уже не мог ничего произнести, все звучало бы слишком глупо, и он стиснул зубы, чтобы заставить себя замолчать.
* * *
После репетиции актеры расходились небольшими группами. Некоторые, уже оказавшись на улице, возмущались тем, что Власов отнял у них выходной, заставил в считанные дни разучить новые роли, вообще затеял нечто невообразимое, беспрецедентное, а значит — угрожающее привычному налаженному существованию, хотя и полунищему, но не требующему дополнительных усилий.
Медведев и Цветкова шли вместе — он провожал ее домой, где ее ждал довольно старый, но любящий супруг. Она предпочла бы пойти к любовнику, но Медведев тоже был обременен семьей. По понедельникам, впрочем, они встречались у него, пока его жена была на работе. Так что Эдик, сам того не зная, «сломал кайф» не только Сергею.
— Ну и что ты обо все этом думаешь? — спросила Цветкова, самим раздраженным тоном подсказывая желаемый ответ.
— О чем?
— О новом замысле нашего новорожденного гения?
— Трудно сказать.
Медведев старался быть невозмутимым, хотя это скорее было амплуа, а где-то в глубине души он оставался немалым паникером.
— Трудно? Ты что, не понимаешь, что происходит?! — Цветкова привычно повысила тон. Она любила и на сцене играть роль «по нарастающей», даже когда сценарий требовал обратного.
— Ну… Возникла у человека идея, он пытается ее воплотить.
— Да ты слепой, что ли, Саша? Идея! Просто эта, извини за выражение, шлюшка его охомутала и заставила все это затеять. С «Тремя сестрами» нам удалось чего-то добиться, так она начала свои выкрутасы на сцене, чтобы нас сбить. А теперь и вовсе решила отыграться, власть свою показать над этим недотепой.
— В «Трех сестрах» она Машу сыграла, как никто.
— Вот именно — никто так играть не будет! Она и играла эту… леди Макбет вместо Маши. А теперь хочет все прибрать к рукам. Ты что, собираешься им потворствовать?! У тебя же только что роль отобрали! Ты заслуженный артист, а Эдик — это же бездарность, он вообще на сцену не выходил! И все молчат. А зачем он это сделал? Да чтоб ее еще ярче выделить, дабы никто не затмил. Эдик в роли Макбета — я тащусь! Нам всем в лицо плюют, а мы утираемся!
При всей своей сварливости Цветкова была неглупой женщиной и прекрасно знала, на что надо давить, чтобы переманить Медведева на свою сторону. Он призадумался. Действительно, у него отняли роль, да еще при всех, а это унизительно. И теперь играть ее будет дилетант. Да, Алина играла просто потрясающе, но тем самым она отодвинула всех, в том числе и его, на второй план. Пусть даже это из области конфликта моцартов и сальери, но, если он, Медведев, не Моцарт и сам это прекрасно сознает, почему он должен вставать на сторону своих противников? Из благородства? Но его на хлеб не намажешь.
— Ну и что ты предлагаешь? Он же режиссер.
— Ну и что? Тоже мне — пуп земли, — сказала Цветкова уже спокойнее: ее стратегическая цель — переманить Медведева — была достигнута. — Они и Батанова напугали. Или она и с ним переспать успела? В общем, мы завтра должны собраться вместе — все, кто не хочет молчать и хочет нормально работать, — и идем сначала к Батанову. А если потребуется, то и выше.
— Сейчас не те времена, райкомов нет.
— Не надо! Какие бы ни были времена, таких наглецов надо осаживать, иначе вообще на шею сядут, спасу не будет. Не хочешь — оставайся в стороне. Дождешься, что тебя на улицу выставят.
— Да я как все. Мне тоже как-то это… не понравилось.
— Вот и правильно. — В награду Цветкова прижалась грудью к его локтю, кокетливо улыбнулась, и Медведев понял, что надо остановиться и поцеловать подругу и союзника.
* * *
Оставив Алину около гримерной, Эдик прошел в туалет — в другой конец коридора. Он снял часы, положил их на полочку. Было уже почти половина двенадцатого. Здорово я их задержал, скоро начнут возникать, подумал он. Лицо горело, и он открыл кран и подождал, пока пойдет холодная, почти ледяная вода. Ждать пришлось минуты три, но зато он с наслаждением умылся, потом снял рубашку и стал обтирать разгоряченное тело. Он подумал, что ему лишь двадцать пять, а уже появляется брюшко. Надо от него избавиться — ведь он занимался спортом, когда учился в столице. Раньше эта ленивая мысль проскользнула бы в голове и, не встретив особого сочувствия, ушла бы до следующего раза. Но теперь он твердо знал, что в ближайшие выходные обязательно примет меры: сходит на корт, потренируется у стенки, а потом найдет партнера. Впрочем, зачем искать — он предложит Алине играть с ним. Она давно хотела научиться большому теннису. Он даже решил, что подарит ей всю экипировку. Мысль о жене заставила его поморщиться. Но теперь он решит и эту проблему. Слава Богу, что у них нет детей. Он не решался их завести, она боялась тоже — из-за его неуверенности в будущем. Теперь он твердо был намерен покончить с этим унылым браком, не приносящим радости ни одному из супругов.
Он снял с гвоздика рубашку и остановился, держа ее в руке. Взглянул на себя в зеркало. Он долго ждал какого-то переломного момента в своей жизни, но почему-то считал, что это будет связано с критическими обстоятельствами: несчастным случаем, стихийным бедствием, войной, — где-то в глубине души он жаждал, чтобы хоть что-нибудь произошло и выбило его из наезженной жизненной колеи. И вот этот момент наступил, но произошло другое, более важное: он изменился сам, изнутри. И теперь мог изменить мир вокруг себя. Услышав какой-то сдавленный крик в коридоре, он высунул голову за дверь. Сначала было тихо, и он подумал, что, может быть, кричали на улице, но вдруг отчаянный пронзительный голос Алины словно пронесся по всему коридору и ворвался ему в уши:
— Сережа! Нет! Не надо! — услышал он внятно и четко. Эдик выскочил в коридор, услышал какой-то глухой звук, потом звон стекла и помчался к гримерной, сжав в кулаке рубашку.
Он влетел в комнатку, толкнув дверь плечом. Та легко подалась, и Эдик едва не упал. Ему сразу бросилось в глаза разбитое окно, а когда он повернулся, то увидел лежавшую на полу Алину. Он подошел к ней, встал на колени и хотел приподнять ее голову. Когда он коснулся ее затылка, рука стала влажной. Кровь…
— Алина… — прошептал Эдик. Надо было бежать в кабинет директора и звонить в «Скорую», и он заставил себя подняться с колен. В это время на улице послышался шум автомобиля, и, судя по скрипу тормозов, машина остановилась прямо под окном. Эдик быстро подошел к разбитому окну — под его ногами что-то хрустнуло — и выглянул на улицу. Прямо под ним стоял вышедший из машины милиционер, второй дергал входную дверь. Увидев Эдика, милиционер крикнул:
