– Слушаю! – отзывается хрипловатый мужской голос.
– Извини, пожалуйста, если помешал, – говорит Профессор, – но мне не терпится сказать тебе несколько слов. Ты меня узнал, надеюсь?
Пауза.
– Что тебе надо?
– Старое здание, котельная, четвертый бункер. Угадал?
– Я сейчас же звоню участковому.
– Поздно! – ликующе произносит Профессор. – Я вне пределов досягаемости. Ты знаешь, где я нахожусь? В двух шагах! Я нахожусь в двух шагах от этого места, и ты ничего уже не можешь с этим сделать. Звони куда хочешь, пиши доносы, учреждай медицинские экспертизы, натравливай на меня своих сотрудников, угрожай – все что угодно. А звоню я тебе, чтобы сказать: ты – подлец, и тем не менее я – в двух шагах от места.
Пауза.
– Ты слушаешь? – говорит Профессор.
– Ты понимаешь, что это конец тебе как ученому?
– Переживу. Ради такого дела – переживу.
– Ты понимаешь, что тебя ждет тюрьма? Каторга?
– Перестань! Я же в двух шагах. Неужели сейчас меня можно запугать?
Пауза.
– Боже мой! – произносит, наконец, невидимый собеседник. – До чего же мы с тобой докатились! Прислушайся к себе. Ты ведь уже давно не думаешь о деле. Ты ведь даже не Герострат, ты… ты просто хочешь мне нагадить, набросать клопов в мою кастрюлю с супом, и ты в восторге, что тебе это удалось… Да ты вспомни, черт тебя подери, с чего все начиналось! Какие идеи, какой размах! А сейчас ты думаешь только обо мне и о себе. Где же миллионы, миллиарды, о которых мы говорили, миллионы и миллиарды ничего не ведающих душ! Господи, да иди, иди! Кончай свою… гнусность. Но я тебе все-таки напомню. Ты – убийца. Ты убиваешь надежды. Сто поколений придут за нами, и в каждом миллионы людей будут тебя проклинать и презирать…
Профессор судорожно шарит по селектору, щелкает рычажками, но голос не умолкает.
– Наверное, сейчас тебе наплевать на мои слова. Ты чувствуешь себя на коне и ничего не соображаешь… не смей вешать трубку! Дослушай, это касается уже лично тебя. Тюрьма не самое страшное, что тебя ожидает. Ты сам себе никогда этого не простишь! Я знаю, я вижу, как ты висишь над тюремной парашей на собственных подтяжках…
Профессор с грохотом вешает трубку и некоторое время стоит, не оборачиваясь.
– Веселый разговор, – замечает проводник и отхлебывает из бутылки. – Ах ты, тихоня!
– Не обращайте внимания, – говорит Профессор. – Просто диалог с коллегой. – Он подходит к столу, садится и берет у проводника из рук бутылку. Рассматривает этикетку.
– Пейте, ребята, отдыхайте, – говорит проводник. – Пейте, и последний бросок. – Он поворачивается к Писателю. – Ну, а ты что притих? Что ты там хотел мне сказать?
На Профессора он деликатно старается не смотреть.
– Да у меня как-то даже и злость пропала. От изумления, – признается Писатель. – Послушайте, следопыт, мы что – действительно в двух шагах от места?
– Ну, в двух не в двух… близко.
Наступает долгое молчание. Потом Писатель вдруг объявляет:
– Знаете что? Зря мы все это затеяли. Ну его к черту! Я все это как-то не так себе представлял. Не пойду я дальше.
– Как так – не пойдешь? – спрашивает проводник.
– А так. Вы идите, а я вас здесь встречать буду. Осчастливленных…
– Нет брат, так не годится.
– А что? Там еще одна труба есть? – ехидно спрашивает Писатель. – Так это уж пусть профессор… теперь его очередь.
– Какая труба? Что ты плетешь?
– Это не важно, что я плету. Главное – что я дальше не иду. Была бы моя воля, я бы и вас… как это профессор квалифицировал? Благодетели? И вас бы не пустил.
– Да ты что? Спятил? Два шага осталось…
– Не в том дело, сколько осталось, а в том, сколько пройдено! – почти кричит Писатель. – Славно мы тут с вами пообщались. А до чего додумались!
– И до чего же вы додумались? – севшим от злости голосом осведомляется проводник.
– Я? Ты мне скажи, почему все-таки Дикобраз повесился?
– При чем здесь Дикобраз? – возмущается проводник.
– Я тебе объясню – при чем, но сначала ты мне ответь: почему он все-таки повесился?
– Потому что он не за богатством шел, а за братом своим шел младшим…
– Так-так-так, за братом…
– Он брата своего загубил, мальчишку. В Зону его с собой взял и где-то вместо себя подставил. А потом к старости совесть его замучила, и он пошел в Зону, чтобы брату жизнь вернуть. А как дошел до места, тут его снова жадность забрала, и вместо брата он денег пожелал. Понял?
– Превосходно, – говорит Писатель. – Я так и думал. Но ты мне вот что объясни. Почему он все-таки повесился? Почему он еще раз не пошел, теперь уже точно не за деньгами, а за братом… а?
– Этого я и сам не понимаю, – угрюмо говорит проводник.
– А я понимаю. И он понял, потому и повесился. Дикобразу – дикобразово, и только дикобразово, и ничего, кроме дикобразова… Ты же сам мне говорил, на месте этом только сокровенные желания исполняются. А что ты там в голос кричишь!.. Брата, мол, хочу вернуть единственного, счастья, мол, хочу для всего человечества, вдохновения, мол, мне подарите!.. На месте этом те твои желания сбудутся, которые составляют твою натуру, суть! О которых ты понятия не имеешь, а они в тебе сидят и всю жизнь тобой управляют. Вот что произошло с Дикобразом. Ничего ты, ангел мой, не понял. Не жадность его одолела. Он на том месте на коленях стоял, брата вымаливал, от всей души, как ему казалось, от всей своей больной совести, а получил кучу денег, и ничего иного получить не мог, потому что Дикобразу дикобразово. Потому что совесть, душевные муки – это все придумано, от головы. А суть его, дикобразова, была. Понял он это и уж тогда только повесился.
Проводник слушает его приоткрыв рот.
– Мне казалось, что я играю в интересную новую игру. Приключение. И вдруг понял, дружище, что все это – не шутки. Я, по правде, не очень даже в чудеса эти верю. Ну, попрошу там чего-нибудь, все равно это сказки. А потом напишу. Об этом ведь никто еще не писал… Нет, соколиный глаз, друг мой, я в такие игры не играю…
– Слушай, Профессор, – говорит растерянно проводник. – Что это с ним? Скажи ему!
Профессор пожимает плечами.
– Да как же так? – говорит проводник. – Я ж иду за здоровьем для дочери, для мартышки моей несчастной, а получу, значит, неизвестно что?
– Известно, – ласково произносит Профессор. – Все совершенно точно известно…
– Перестаньте, – перебивает его Писатель, и снова наступает тягостное молчание.
Потом проводник угрюмо говорит:
– Хватит. Подъем.
Профессор угрюмо идет впереди, за ним – Писатель, а за Писателем, почти наступая ему на пятки, – проводник.
– Ладно, врать не буду, – бубнит он. – Когда выходил, не думал я о мартышке, это точно… А теперь-то! Да я за нее кому хочешь горло порву! А ты мне толкуешь…
