Ощущение свободного падения, а потом — восстановление естественной гравитации давали себя знать. Свец, шатаясь, двинулся к двери.
Ра-Чен помог ему выбраться наружу.
— Нашли?
— Левиафана? Нет, сэр. — Свец смотрел будто бы сквозь босса. — А где большая кабина перелетов?
— Мы приближаем ее, но очень медленно, чтобы свести гравитацию к минимуму. Но если в ней нет кашалота…
— Я же сказал, что левиафана я не нашел.
— А что же вы тогда нашли? — поинтересовался Ра-Чен.
Услышав ответ, директор изумился:
— Не кит?
Когда Свец вкратце рассказал о случившемся, он спросил:
— Убили его? Но почему, Свец? Просто со злости?
— Нет, сэр. Это был мой самый осмысленный и умный поступок за весь рейс.
— Тогда почему же? Свец, прибыла большая кабина перелетов.
Серо-голубая тень в гнезде машины времени становилась все отчетливее.
— Похоже, в ней кто-то есть. Идиоты, введите в кабину антигравитационные стяжки! Вы что хотите, чтобы такая драгоценность разбилась?
Кабина приземлилась. Дверь открылась.
Нечто огромное металось по салону. Эта туша пыталась добраться до Ра-Чена, но не могла свободно передвигаться.
На месте одного глаза зияла пустотой темная дыра. Один из плавников был разорван. К спине животного рваными спутанными веревками был привязан труп одноногого мужчины с бородой.
— Не очень-то привлекательный у него вид, да? — заметил Ра-Чен.
— Осторожнее, сэр. Перед вами убийца. Я сам видел, как левиафан протаранил плывущий корабль и целиком проглотил этого человека, прежде чем я успел направить на чудовище глушители.
— Поразительнее всего, что вы умудрились найти его за те считанные минуты, которые у вас остались. Свец, вам действительно везет.
— Это не везение, сэр. Это самый разумный поступок за весь рейс.
— Вы уже говорили так об убийстве левиафана.
Свец торопливо объяснил:
— Морской змей перешел границы дозволенного. Я собирался прикончить его, но на это не хватило бы времени. Едва я решил отпустить его с миром, как он повернулся и защелкал зубами. Он ведь хищник. Мне следовало догадаться об этом раньше. Мне на ум пришло только единственное животное, которым можно насытить такую громаду.
— Великолепная мысль, Свец.
— У меня на этот счет даже не возникло сомнений. Наши ученые ни разу не встречали упоминаний о гигантском змее. Почему же так произошло?
— Только потому, что морской змей исчез двумя веками раньше того, как китобои совсем лишили их пищи.
— Так и есть. Я направил на левиафана глушители, пока он не успел уплыть, и отвел их только тогда, когда ИНА показал, что он мертв. По всему выходило, что раз в этих водах жил левиафан, то поблизости водятся кашалоты.
— Но сигналы, исходившие от левиафана, были намного сильнее, поэтому ИНА фиксировал только их.
— Как только левиафан испустил дух, ИНА принял другой импульс. Он привел меня к нему.
Через несколько дней двое стояли перед толстой стеклянной стеной.
— Мы произвели многократное клонирование, — говорил Ра-Чен, — а потом передали его в виварий Генерального Секретаря. Жаль только, что вы привезли альбиноса.
За стеклом из темной воды на Свеца смотрел одноглазый кит. Хирурги удалили из его тела почти все инородные предметы, но на боках остались многочисленные рубцы. Свец испытывал благоговейный страх перед эти животным. Думал о том, как долго оно воевало с Человеком. Века? Интересно, сколько живут кашалоты?
Ра-Чен понизил голос.
— Нам всем не поздоровится, если в один прекрасный день Генеральному Секретарю станет известно, что эта громадина — не самое крупное животное на земле. Вечно случается что-нибудь непредвиденное. Иногда я думаю…
«Надо тщательнее проводить исследования», мелькнуло в голове у Свеца.
— Вы знаете, что о путешествиях во времени стали думать только в первом веке доатомной эры? Вплоть до четвертого века постатомной эры эта машина жила только в смелых человеческих мечтах. Ее создание поставило под удар все общепринятые в то время законы природы, все теории, по которым время причислялось к константам. Теорию относительности, наконец.
— Меня поражает то, — продолжал он, — что каждый раз, когда мы отправляем кабину перелетов в один из четырех веков, она словно переносится в мир сказок. Вот откуда у нас появляются гигантские морские змеи, огнедышащие…
— Это нонсенс, — перебил его Свец. Он боялся своего босса, но все же есть разумные пределы.
— Вы правы, — неожиданно согласился Ра-Чен. Казалось, что эти слова даже принесли ему какое-то облегчение. — Даю вам отпуск на месяц, а потом — снова за работу. Генеральный Секретарь жить не может без птицы.
— Птицы? — Свец улыбнулся. — Не трудно догадаться, что он нашел ее в очередной детской книжке с картинками.
— Ну, конечно. Слыхали вы когда-нибудь о птице, которая называется рух [2]?
— Это не рух, — сказал Ра-Чен.
Птица глупо таращилась на них из-за толстой стеклянной стены. У нее были маленькие недоразвитые крылья и огромные до нелепости пальцы ног. Она весила триста фунтов и была почти восемь футов выстой.
Если бы не размеры, она во многом походила бы на игрушечного птенчика.
— Она лягнула меня, — пожаловался Свец. На этот раз он был настроен решительно. — Да, лягнула и сломала мне четыре ребра. Я еле затащил ее в кабину перелетов.
— И все же это не рух. Мы навели справки в исторической секции библиотеки Беверли Хиллс, пока вы лежали в больнице. Рух — сказочное существо.
— Но посмотрите на нее!
Директор кивнул.
— Возможно, перед нами птица, послужившая прообразом для создания легенды. Первые исследователи Австралии сразу встретили этих… ну, скажем, страусов, которых там было множество. Они подумали: «Если птенцы — такие гиганты, то какого же они станут размера, когда вырастут?» А затем, вернувшись домой, стали рассказывать легенды об их великанах-родителях.
— Значит, мои ребра пострадали из-за птицы, которая даже не умеет летать?!
— Выше нос, Свец. Страусы давно вымерли. Этот редкий экземпляр прекрасно впишется в виварий [3] Генерального Секретаря.
— Но Генеральный Секретарь просил руха. Что вы ему скажете?
Ра-Чен нахмурился.
— Это не самая большая проблема. Вам известно, что захотел иметь Генеральный Секретарь на этот раз?
Свецу сразу показалось, что директор чем-то озабочен. Теперь все встало на свои места.
Угодить Генеральному Секретарю не мог никто.
