ГЛАВА III
Он жил в Хантингтоне, на северном берегу Лонг-Айленда, и добираться оттуда до аэродрома Рузвельт-Филд на попутных лучше всего было ранним утром. Тридцать километров — немалый конец, если идти пешком, и он усвоил, что выходить надо пораньше. Когда солнце еще только поднимается над горизонтом, дороги почти пустынны. Бензин в те дни был нормированный, легковые машины на дорогах попадались редко, зато грузовиков было полно. Ранним утром шоферы охотно брали улыбающегося подростка, который останавливал машины поднятым кверху большим пальцем — жестом, освященным десятилетиями. Тотчас раздавалось громкое шипенье воздушных тормозов, весело визжала резина, и машина замедляла ход. Он радостно бежал вдоль обочины и прыгал в кабину огромного тягача с широкими потертыми кожаными сиденьями.
Он обычно рассказывал водителю, что едет на аэродром Рузвельт-Филд под Минеолой. Он говорил, что, если ему повезет, его даже могут взять полетать. Водить громадные тягачи — работа для настоящих мужчин, но шоферы всегда слушали его с интересом, и время в поездке бежало незаметно. Он вылезал из кабины, громко кричал «спасибо!» и бежал к аэродрому.
Когда Дику Пруэтту исполнилось четырнадцать, один знакомый летчик впервые взял его полетать. Самолет был старенький, перкалевая обшивка выгорела и покрылась желтыми пятнами, а из двигателя на землю капало масло. Во время полета воняло бензином, и весь самолет ходуном ходил. Но пилот не обращал на это никакого внимания, а Пруэтт был в диком восторге от этой дребезжащей, страдающей одышкой машины.
Он часто приезжал на Рузвельт-Филд просто поглазеть на самолеты. Вдалеке, с аэродрома Митчел-Филд, взмывали в небо истребители и бомбардировщики. Иногда он выходил на дорогу, пролегавшую у самого конца взлетной полосы Митчел-Филд, и с трепетом следил за тем, как истребитель вспарывал воздух в нескольких метрах над его головой и, убирая шасси, словно птица с подбитыми лапами, взмывал в небеса.
Но на Рузвельт-Филде он мог подходить к самолетам поближе. Он смотрел, как пилоты кричат механикам «контакт!», как вдруг начинают вращаться деревянные пропеллеры и захлебываются кашлем моторы. Он любил стоять позади самолетов, когда летчики давали газ на месте, проверяя мотор. Вздымая пыль, хлестала назад воздушная струя, воняло маслом и бензином. Трава прижималась к земле, точно уши испуганной собаки; лицо обдавал сильный горячий ветер.
Не раз ходил он к дальнему концу одной облюбованной им взлетной полосы. Там сбоку был маркер. Иногда он осторожно клал руку на этот сигнальный знак и осторожно гладил по его поверхности. И тогда он представлял себе: вот серебряный моноплан бежит по траве все быстрее и быстрее, набирает скорость, подпрыгивает, пока хвост не оторвется от земли, и, наконец, взлетает. Разинув рот, он слушал ветеранов, которые вспоминали великое мгновение, когда Линдберг открыл дроссель на своем «Райяне» и отправился в сказочный полет к славе.
«С этой самой взлетной полосы, с этого самого места!» — думал Дик, вспыхивая от восторга, — ведь он сейчас находился на том самом месте, где проходил Линдберг.
Но сам он больше не летал. Его друг с дребезжащим старым самолетом куда-то переехал, и Пруэтту остались только запахи, ревущие моторы да ветер, швыряющий пыль в лицо. Он просто стоял у ангаров и смотрел. Однажды какой-то летчик выкатывал из ангара блестящий новенький «Ласком». Ему требовалась помощь, а поблизости никого не было. Заметив Пруэтта, летчик подозвал его:
— Эй, мальчик! А ну-ка помоги! Живо!
Пруэтт рванулся к маленькому двухместному самолету с такой поспешностью, что даже споткнулся. Он обежал правое крыло и, схватившись за стойку, стал толкать. Красивая машина легко катилась по траве.
— Спасибо, — сказал летчик и пошел в диспетчерскую.
Когда он вернулся, Пруэтт стоял на ящике у носа машины и полировал его своим носовым платком. Он уже вытер стекло фонаря кабины и трудился над боковыми стеклами. Некоторое время летчик молча наблюдал.
— Хочешь прокатиться, сынок? — спросил он. Широкая улыбка Пруэтта сказала ему все. — Ладно, тогда залезай.
Мальчик глубоко вздохнул, чтобы впитать в себя запах «Ласкома». Это был новый самолет, чистенький и сверкающий. Два сиденья бок о бок, приборная доска поразили Пруэтта своим великолепием, и он очень осторожно погладил пальцами ручку управления, которая была у его кресла.
Двадцать минут спустя они уже поднялись на тысячу восемьсот метров и лениво плыли над белыми клубочками облаков. Пруэтт молчал и не спускал глаз с пилота, стараясь не пропустить ни одного его движения. Он не поверил своим ушам, когда летчик повернулся к нему и сказал:
— Хочешь попробовать управлять сам?
— Еще бы!
Летчик рассмеялся.
— Ладно. Но помни: самолет очень чуткий и слушается малейшего движения ручки.
Когда мальчик сомкнул пальцы вокруг ручки, они слегка дрожали. Летчик улыбнулся ему и поднял руки вверх, показывая, что передает управление самолетом. Пруэтт с трудом сглотнул ком в горле — страшно было поверить, что он по-настоящему, сам ведет самолет.
Впрочем, он пока еще не вел самолет, он его дергал.
А с такими самолетами надо обращаться нежно: скажи шепотом, чего ты хочешь, и серебристая машина покорно выполнит твое желание. Через десять минут летчик снова взял управление на себя.
Он приземлился в Ист-Хэмптоне, в глубине Лонг-Айленда.
— Я скоро вернусь, — сказал он. — Покарауль самолет, чтобы тут никто не набезобразничал.
Через час летчик вернулся, и они вырулили на конец взлетной полосы.
— Возьмись легонько за ручку и поставь ноги на педали, — приказал летчик. — Ну, теперь ты будешь вместе со мной вести самолет и поймешь, в чем тут секрет.
Пруэтт кивнул. «Ласком», слегка подпрыгивая, помчался по полосе. Пруэтт едва ощутил, как ручка чуть подалась к нему, но самолет подчинился и оторвался от земли.
Они были в пятидесяти километрах от Рузвельт-Филда, когда летчик велел Пруэтту проверить, крепко ли затянут привязной ремень.
— Ты когда-нибудь пробовал высший пилотаж, сынок?
— Нет… нет, сэр, никогда.
— Ладно, держись покрепче. И скажешь мне сразу, если тебя станет сильно мутить.
Небо исчезло. Там, где прежде было небо, Пруэтт увидел вертикальную линию и вдруг понял, что это и есть край земли, что горизонт теперь стал дыбом. Но «Ласком» продолжал переворачиваться, как бы катясь по стенке внутри невидимой бочки, и вот уже земля наверху, а небо внизу. Мальчик едва успел перевести дух, как самолет ринулся вниз. А когда нос стал задираться все выше и выше, Пруэтта легонько толкнуло к спинке сиденья и начало прижимать к ней все сильнее и сильнее. Потом горизонт снова исчез, и мотор самолета, перешедшего в пике, взревел. Но вот нос опять стал подниматься выше и выше; мотор натужно ревел, преодолевая нагрузку. Солнце ударило в глаза, и Пруэтт понял, что лежит на спине, а «Ласком» описывает в небе великолепную мертвую петлю.
