Я осторожно намекала и раз, и два, не желая обидеть этого доброго человека, но потом ненароком разбила аквариум. Просто не могла терпеть, что рядом со мной бултыхаются в затхлой стоячей воде тупые, безмозглые твари, пародия на настоящих рыб.
Но это произошло много позже, а сначала я потихонечку, как моллюск из раковины, приглядывалась к мрачному, но не страшному миру Земли. Понемногу разбиралась в правилах и обычаях, заставляла себя запоминать буквы и написание слов, смотрела телевизионные программы, пестрые, как базар моего родного острова. Латала дыры в своих знаниях, чтобы больше никто не говорил, что я свалилась с Луны.
Но прежде всего я училась жить без Дилейны.
Я не уберегла свою рыбу — и, значит, уже никогда не могла стать взрослой женщиной. Таков был закон Аталаны — Аталаны, разбившейся для меня на куски вместе с коралловым талисманом Севера.
Но здесь, в окружающем меня безрыбье, жили — и многие даже счастливо! — тысячи, миллионы мужчин и женщин.
Когда я перестала бояться выходить на улицу, то сразу же бросилась искать тех, кто крутился вокруг Севера. В ночных клубах, в оглушающем хаосе светомузыки я бродила от столика к столику, вглядываясь в лица. На улице я каждый раз оборачивалась, едва заслышав звук мотоцикла. Казалось, вот-вот из ниоткуда вынырнет Артур со своей худосочной подругой, или Аглос, оседлавший норовистую Дистрезу, или кто угодно другой — лишь бы с заветным талисманом на груди. Я разыскала ночных рыбоводов и едва не вляпалась в серьезные неприятности.
И чем дольше длились мои поиски, тем меньше оставалось уверенности в том, что мне это нужно. Я не уберегла свою рыбу.
Фёдор Семёнович терпеливо молчал. Иногда я ловила его взгляд — и не чувствовала укора. Однажды он сказал, что, коль уж мне приспичило где-то мотаться по ночам, то ему спокойнее было бы находиться рядом со мной. И он по-прежнему ни о чем не спрашивал.
Он же первый раз отвез меня в консультацию, и он же с куцым букетиком гвоздик встречал из роддома и принял на руки ребенка, который вскоре стал ему сыном. А еще два года спустя родилась наша дочь.
У сына волосы северянина, и когда он ныряет — будто черная хищная звезда распускается под водой. Сыну не удается продержаться долго — вода здесь неправильная, и даже я начинаю в ней задыхаться. Когда он поплавком выскакивает на поверхность, то начинает неистово молотить руками по воде… И я снова проваливаюсь назад…
Что если бы я не рискнула тогда спрыгнуть с рыбы? Останься я за спиной у Севера на ревущей и скрежещущей плавниками Дилейне, может, и не случилось бы того столкновения, ведь моя рыба никогда не уплывала от меня так далеко, как тогда. Север был бы жив, здоров и рядом со мной. Я нашла бы способ уговорить, упросить, заставить его вернуться в Аталану. Я отпустила бы Дилейну в море, и она вернулась бы однажды, чтобы одарить мальками девочек нашего острова. И сейчас, сидя на остывающем вечернем песке, мы с Севером глядели бы на бесконечные волны до горизонта, а не на восемь двадцатипятиметровых дорожек, упакованных в кафельную коробку. Север, так что же такое — свобода?
Сын выныривает у бортика и встревоженно разглядывает мое лицо. Я улыбаюсь ему. Я всегда ему улыбаюсь.
А дочь совсем на меня не похожа. У нее тонкие бледно-рыжие волосы и брови. Наверное, кровь Фёдора Семёновича взяла верх над моей. Но от этого я не меньше люблю мою дочку.
Только все не возьму в толк, как воспитать девочку, у которой нет своей рыбы.
Ей придется взрослеть, не зная, что такое — растить крошечного малька, следить за ним, заменять ему оставшуюся в глубинах моря мать. К тому возрасту, когда девочку особенно легко обидеть, с ней не будет сильной и отважной подруги. Вместо верной и дружелюбной рыбы рядом окажутся только бездушные механизмы и хитроумные устройства.
Мне приходится быть рядом с дочкой куда больше, чем принято на островах, но в этом есть и особая, неожиданная радость.
Когда дети укладываются, я гашу в их комнате свет, оставляя открытой дверь в освещенный коридор, и сажусь на краешек дочкиной кровати.
— Если вы будете лежать тихо, то я расскажу вам, как Рыба-Ветер поспорила с Рыбой-Солнцем…
Они у меня знают много легенд — про Рыбу-Зеркало и ее своенравную хозяйку, про хитрого морского конька, пробравшегося в чужую пещеру, в пасти у бродяги, и как Рыба-Глашатай наказала ленивого островодержца, и о девочке, в полярной ночи спасавшей свою рыбу от Королевы льдов…
— Опять ты про свой рыбный отдел, — добродушно и негромко ворчит из кухни муж. — Вон, целая полка сказок! Про Кощея им почитай, про Карлсона какого-нибудь, Конька-Горбунка, Андерсена там… А то, что ни вечер, только хвост да чешуя!
Сын, раскинувшись морской звездой, тихонько сопит носом. Иногда чмокает губами и пытается, как плавником, сгрести в сторону одеяло.
И дочка уже спит, положив пухлую щеку мне на ладонь, обхватив запястье цепкими пальчиками. От тепла ее дыхания становится щекотно и спокойно.
— Баю-бай! — говорю я ничего для меня не значащее земное заклинание. — Баю-бай! Спите, мои мальки, я ваша мама-рыба.
