В белом халате и в докторской шапочке он сидел за лабораторным столом перед большим микроскопом. Она стояла рядом.
— Ты должен вмешаться! — волновалась она. — Больше некому!
— Что я могу сделать? — Он чуть передвинул предметное стекло.
— Очень многое! Пойми, хотя бы с Бельским поговорить!
— Да, конечно. Я мог бы поговорить. В иной ситуации. Ты забываешь, что о наших с тобой отношениях благодаря твоему старанию известно всему институту. Я ведь тебя предостерегал.
— Виталий, что ты говоришь! Пойми, они хотят закрывать тему! Под предлогом, что мы ошиблись и приняли полученный результат за окончательный. Со мной они не разговаривают.
— В этой ситуации и со мной не станут.
— Но почему?
— Я тебе, кажется, неоднократно объяснял — не надо было афишировать наши отношения.
— Кто же их афишировал? Просто всё постепенно. Все узнали…
— Слишком много узнали. Даже о том, что ты ко мне переехала, усмехнулся он. — Не вижу в этом ничего плохого. Мы свободные люди — зачем прятаться?
— Я всегда говорил, что на всякий случай нужна осторожность. Я был прав. Что теперь скажет мне Бельский, если я приду к нему и попрошу выступить в твою защиту? Не знаешь? А я знаю. А, скажет он, любовницу свою выручаешь. Естественно.
Она побледнела и сжалась, как от удара.
— Я не могу влезать в сомнительные истории, — продолжал он. — Мне предлагают оформляться на Австралию. На три года. Ты же умная женщина, неужели не можешь понять? Мне сейчас особенно важно, чтобы было чисто. Не могу я рисковать.
Она размахнулась и неловко врезала ему по физиономии — не ладонью, а неумело сложенным кулаком.
Он очнулся. Струйки холодной воды подтекали за шиворот. Небо посерело, мoросил унылый холодный дождик. Лицо было мокрое — то ли от слез, то ли от дождя. Он нашарил в кармане платок, обтер лицо. Пощупал ладонью ящик. Холодный и мокрый. Павел Сергеевич встал, подобрал портфель и хорошенько встряхнул. Обтер его платком, застегнул пиджак на все пуговицы и пошел искать Мишу.
Миша лежал ничком на деревянном крылечке под навесом у входа в магазин и громко стонал. Над ним сверкала омытая дождем вывеска «Продукты». Павел Сергеевич наклонился, брызнул в лицо Мише дождевыми каплями с портфеля. «Живительная влага», — подумал он.
Миша резко повернулся, поднял к нему мокрые очки и закричал:
— Нет! Ты не поедешь к нему в Австралию!
Невыносимо было подглядывать чужое, сокровенное, интимное. А Миша сел на ступеньки, снял очки и корчился, мучаясь чем-то своим. Павел Сергеевич уже хотел подтолкнуть его под дождь, но тут он очнулся, надел очки и провел ладонью по ступеням.
— Остыли, — заметил он с облегчением. — Что, дождь идет? — Он увидел вымокшего Павла Сергеевича. — Хорошо, что дождь.
— Что хорошего?
— Вода нейтрализует волны. Даже если дождь радиоактивный, все равно, легче будет.
— Легче? — переспросил Павел Сергеевич. — Боюсь, что мне ни от каких дождей не полегчает. — Он стоял на дожде, взъерошенный, как промокший пес, потерявший хозяина. — Ведь ее нет.
— Неизвестно, — Миша вскочил. — Идемте к почте — это рядом.
— Идем, — согласился Павел Сергеевич. — Возможно, даже найдем ее. Но для меня ее больше нет. И не будет. Я ошибался. Я считал, что нужен ей, что она вернется ко мне. Не вернется. Нет ее.
— Она есть, — сказал Миша.
— Так ведь и ты всерьез ее не устраиваешь, — жестко сказал Павел Сергеевич. — Давай уж по правде. Не на дипломатическом приеме. Кто ты перед ней-то? Мальчишка, щенок, ты уж не обижайся. Надо женщину найти по себе. Помоложе.
— Речь не обо мне, — тихо возразил Миша. — О ней речь.
Оба замолчали, слушая, как дождь стучит по крыше у них над головами. Мише вспомнился такой же унылый дождь в Ленинграде. Он впервые пришел в институт. Он знал, что кафедрой нейробиологии руководит женщина-профессор с мировым именем, и вообразил себе убеленную сединами старуху с поджатыми губами. Он робко постучался.
— Можно, — отозвался из кабинета музыкальный, звонкий голос. За столом сидела молодая, совсем молодая женщина, чуть постарше его самого — так ему показалось. Она привстала, дотягиваясь до какой-то папки, и он сразу заметил, что изящная фигура ее выигрывает от брюк и свитера в обтяжку. В ее глазах загорелись две лукавые звездочки — что, загляделся?
— Итак, я вас слушаю, — сказала она чуть насмешливо, потому что он так и не произнес ни слова.
— Я… я к профессору, девушка, — с трудом выговорил он и незаметно облизнул пересохшие губы. — Когда сама будет?
— А я и есть сама, — засмеялась она и показалась Мише еще моложе. — Самее меня здесь никого нет. Значит, это вас рекомендовал мне Николай Михайлович? Что ж, очень рада. — Лицо ее посерьезнело и стало деловым. — Надеюсь, что работать вместе будем всерьез и надолго? А то бывает, к нам бегут, за модой гонятся, а когда оказывается, что материально оно не очень-то…
Они были вместе долго. И очень серьезно. С ней столько всего вошло в Мишину жизнь, что трудно было бы переоценить. Это навсегда останется с ним. Он будет ее помнить. «Будешь помнить одно мое имя» — так начиналось стихотворение, которое она любила ему повторять. С ней можно достигнуть всего.
Мы с тобой в небеса воспарим,
Невесомость, прозрачно-святая,
Нас подхватит, и мы полетим,
Бег минут для Земли замедляя…
Все закружится, вздрогнет, замрет,
Отзовется в галактике где-то,
И включатся в привычный свои ход,
На орбиту вернувшись, планеты.
Только живой организм способен создавать пси-поле!
Но ее интеллект, возможно, оказался таким могучим, что излучаемая живая энергия эмоций не затухает даже после ее смерти. Может быть, в этом причина явлений, наблюдаемых в зоне ее гибели? Или она, вопреки всему, жива?
По крыше теперь стучали только редкие капли.
— Что ж, пошли, — предложил Миша.
— Ты объясни, — пробормотал Павел Сергеевич, спускаясь с крыльца. — Авария связана с тем, что вы в человеке копались?
— Связана. Вроде замыкания получилось. А конкретно — думаю, что скоро комиссия прибудет, они разберутся.
— Зачем же копаться? — спросил Павел Сергеевич. — Ведь не карбюратор какой-нибудь — человек! Опасно ведь. Убедился?
— Убедился, — почти весело сказал Миша. — Но буду. Очень уж охота разобраться. В механизме человеческих эмоций. И разберемся. К добру разберемся.
— Без нее, — словно про себя добавил Павел Сергеевич.
— Все равно, она есть, — ответил Миша. — Даже если мы ее не найдем. И даже если докажут, что установка взорвалась по ее вине. Никто не закроет то, что она открыла. Она есть!
