Директор хотел что-то сказать.
— Виноват, — резко проговорил профессор, вскинув узкую ладонь, — я должен лишь вам сказать, что человеку нужно изучать природу даже в том случае, если это познание не имеет сколь-нибудь заметного практического значения. Познание может быть самоцелью, потому что оно дает человеку огромное удовлетворение. Представьте себе ученого, который роется в меловых отложениях. Он роется неделю, другую и вот судьба посылает ему удачу, — он находит отпечатки листьев сассафраса или фиговых деревьев. Ободренный, он продолжает работу. Еще несколько взмахов молотка и перед ним скелет какого-нибудь протея. Как бы плохо ни сохранялся скелет, ученый восстановит внешний облик животного. Мало того, он восстановит даже историю его жизни и смерти. На одну минуту перед ученым возникнет картина подтропического океана. На месте безлесной равнины, к унылому виду которой он привык за месяц работы, для него встанут роскошные леса магнолий и фиговых деревьев. Леса эти ограничивают закрытую бухточку, над которой торчат головы двух мезозавров. Но ученый не обращает внимания на мезозавров. Он видит другое. Он видит, как скумбрии бегут на мелководье. Они спасаются от портея, — от гигантской рыбы, рыло которой похоже на морду бульдога. Изо рта этой рыбы торчат клыки длиной в семь сантиметров. Она широко раздвигает челюсти и заглатывает скумбрий. Потом челюсти защелкиваются как капкан. Преследуя скумбрий, портей заплывает в мелководье. Тут начинается отлив. Портей бежит обратно. Но время уже потеряно, вода ушла, и портей должен задохнуться на мелководье. Он бьет чудовищным хвостом. Воды все меньше. Он извивается в тине и, наконец, затихает…
Профессор умолк и распустил улыбку по острому и узкому своему лицу:
— Что вы теперь скажете по поводу палеонтологии?
Директор сразу стряхнулся:
— Что я скажу о палеонтологии?.. Скажу то же самое, — я не против палеонтологии. Вы говорили очень интересно и я слушал вас с удовольствием. Палеонтология, конечно, нужна. Но, если вы меня спросили, что для меня сейчас важнее, — палеонтология или, например, почвоведение, я бы сказал прямо — для меня в данное время важнее почвоведение. — Виноват, не перебивайте меня… Вы говорили здесь о геологической карте. А известно ли вам, что у нас не только геологической — почвенной карты нет. Сейчас у меня работают американские инструктора комбайнеров. Они, когда немного пригляделись, сказали мне прямо, что в организации совхоза виден чисто американский технический риск. Это, конечно, неплохо, что мы можем позволить себе технический риск. Но избыток технического риска мог бы привести к катастрофе.
Директор распахнул плащ. На лице его проступали розовые пятна. То, о чем он говорил, видимо, волновало его.
— Вы обследовали месторождения фосфоритов и нашли, что они не имеют промышленного значения. И вот вы оставили их и занялись носорогом. Если б на то была моя воля, я превратил бы вас в почвенную экспедицию… Не спорьте и не ругайте меня варваром. Постарайтесь представить себя на моем месте. Территория нашего совхоза составляет сто двадцать тысяч га. На этой территории работают два почвоведа. До сих пор они обработали двенадцать тысяч га. Я просил, чтобы мне дали еще восемь почвоведов. Мне отказали. Говорят, — нет людей и средств. На первоочередную работу нет ни людей, ни средств. На носорога людей и средства находят. Не сердитесь, профессор, я вовсе не хочу вас обидеть. Согласитесь с тем, что очень рискованно бросать зерно в ту почву, которая вами не изучена. Конечно, зерно можно бросить, если вы имеете дело с опытным посевом. Но у меня посев промышленный. В этом году посевная площадь нашею совхоза — сорок тысяч га. Ясно, что мне нужно знать ту почву, в которую сотни сеялок бросают семена. Не подумайте, что я обвиняю тех людей, которые организовали совхоз на неисследованной территории. Стране нужен хлеб. Чем больше новых земель вступает в обработку, тем больше мы получаем хлеба. Мы берем в обработку даже неизученные земли. Вы скажете, что индрикотерий не мешает добыванию хлеба. Я с вами не согласен. Ваш индрикотерий отвлекает силы и средства, которые могли бы быть брошены хотя бы на организацию почвенных экспедиций. Недавно я читал в газете: одно ученое общество командировало своего сочлена в какой-то захолустный городок для изучения надписей на купеческих памятниках. Может быть, могильные надписи действительно нужно изучать. Но газета расценила действия ученого общества, как откровенную контрреволюцию. Я с такой оценкой согласен. Страна борется за уголь, за хлеб, за железо, а гробокопатели спокойненько списывают могильные надписи. Я, конечно, далек от того, чтобы вашу работу приравнять к работе этих гробокопателей. Я только хочу подчеркнуть, — ваша работа не первоочередная.
Директор выхватил из кармана папироску и невесело засмеялся:
— Прочитал вам целую лекцию, — даже самому спать захотелось.
Он поднялся и прикурил от лампы.
— Пора домой, — сказал он, запахивая плащ. — Нина Сергеевна, вещи вы пришлете с тем парнем, который доставит вам доски.
* * *
Нина едва успела сбросить ботинки и краги: сон смял ее сразу, она упала на постель, как на дно омута.
Сон был похож на oбморок.
На рассвете волосы ее повлажнели от холода. Она с усилием раскрыла глаза. Час был ранний, палатка розовела в рассветной свежести, на стенках ее серебрился иней.
Нина подумала о том, что иней может повредить пшенице, затем она вспомнила вчерашний спор и сон отошел от нее. Она укрылась с головой и поджала к животу колени. В детстве, в минуты огорчений она вот так же укутывалась в какую-нибудь шубу и успокоение входило в ее тело вместе с шубной теплотой. Теперь этот жест был только привычкой, утратившей значение. То, что она прежде всего подумала не об экспедиция, а о совхозе, удивило ее и вместе с тем встревожило.
Она была студенткой сельскохозяйственного института и одновременно научно-технической сотрудницей при кафедре минералогии и геологии. Она успела привыкнуть к той мысли, что ее жизнь пройдет в тихом кабинете, тесно заставленном витринами минералогических коллекций. Было решено, что по окончании института она останется при кафедре в качестве аспиранта.
Размышляя о будущем, Нина отчетливо представляла занятия со студентами, работу в лаборатории и ученые заседания. В видениях будущего зимние дни были окрашены синим пламенем газовых горелок, наполняющих своим гудением дремотные стены минералогической лаборатории. Лето представало перед ней более яркими картинами. Она видела синюю ширь заброшенной реки и паузок, медленно уносимый течением, она видела ночную тайгу, обступившую палатки изыскателей, она видела мягкую линию гор и беспредельные пространства тундр.
