Жанна, Жанна, девочка гранитная стена. Неужели тебе и в самом деле никто не нужен? А я?..
Они говорили со мной. Я молчал. Они били меня. Я молчал. Они разворовывали вещи Пайк и Проныры. Я молчал. Я поклялся, что умру, не сказав ни слова. Я хотел умереть. Но видно не выйдет. Говорят, Бог Войны наказывает предателей… да, так много воевали, что завелся Бог Войны. Только я в него не верю. Я верю просто в Бога, и верю, что он все равно меня любит…
Странно… Теперь я просто истерзанный кусок мяса, а думаю о Боге. Не о чем больше. Вы все сожгли во мне. Пайк, Проныра… Бер… может быть, он еще живой, мы разбежались в разные стороны — кому повезет. Даже у волков лучше чем у нас. Они не спасаются в одиночку. Они не бросают своих…
Надпись на стене в нашем доме. Помню до сих пор: «Говорят, что даже зверь имеет жалость. У меня нет жалости, значит, я не зверь.» Все. Философия человечества в одной фразе, накарябанной на бетоне каким то уродом.
Убей меня, Господи!
Я видел, кто-то приехал на новеньком бронированном джипе. Да, как раз тогда об меня затушили последнюю сигарету… интересный способ измерить время…
Она стала выше, крепче, приобрела пару шрамов, загорела… но я ее узнал. Генри, кажется так… помню, как за ней, раненой, ухаживала Пайк, точно за своим дитем. Она была железная, наша Пайк, но когда видела ребенка, ее сердце превращалось в мягкий кисель… видно, вспоминала сына… теперь они вместе… мама, сын… Проныра… и много, много других…
Убей меня Господи! Я хочу к ним…
Но нет. Мне не дают так просто умереть. Жизнь за жизнь, да, Генри?
Сделали обезболивающее… замотали раны… сунули краюху свежего хлеба… а это что? настоящий коньяк?..
Я даже на ночлег не стал устраиваться (да не уснул бы все равно). Я нагло шел через лес по вражьей территории, не пригибаясь и не глядя под ноги. Застрелите? Плевать! На растяжку нарвусь? Плевать! Как сказал один великий, если человеку суждено умереть, он умрет.
У меня в душе клокотал вулкан. Не приведи Бог, кто попадется на пути…
Попался ведь. Какой-то мелкий бродяжка, видно, решил вздремнуть в лесу. Я на него наступил, не разберешь ведь — это куча мусора или человек. А когда он от боли взвизгнул, то получил от меня еще пару пинков по ребрам. Честно говоря, мне на душе легче стало. Как будто окатили ледяной водой. Думать начал немножко…
Бомжа, который потихоньку отползал, пискляво умоляя не бить его, я сгреб за шкирку и подтащил поближе. От него воняло, как от мешка с дерьмом, так и хотелось швырнуть его куда-нибудь… но я просто достал сигарету и закурил. Вонь из-за дыма почти не чувствовалась. Мне. А вот бродяга то и дело чихал и моргал слезящимися глазами. Сразу видно, некурящий.
У нас вышел очень задушевный разговор. За какие-то десять минут я узнал, где здесь что заминировано, где нет. Где посты, где местные живут, кому дань платят, куда сам этот бомж направляется…
Пару минут поразмышлял на тему, что с ним делать. Это склизкое существо, вздрагивающее от каждого моего слова заслуживало только хорошего пинка под зад… мерзкий человечек, чем-то смахивающий на полудохлого таракана… а ему ведь лет столько, сколько мне. Молодой мужик здоровый. Нет уж, я бы не смог стать таким… стать таким… стать…
Слуш, урод, жить хочешь? Давай сюда свое вонючее тряпье…
Бомж посмотрел на меня как на психа, но повиновался. И форму мою нацепил с нескрываемым удовольствием. Она смотрелась на нем, как на пугале, чесслово… а как на мне смотрелся его прикид… Даже думать не хочу. У меня по этому поводу одна мысль — найти здесь где-нибудь реку или еще что…
Оружие этому уроду я, естественно, не дал. Пусть как был со своей заточкой, так и остается. Автомат так я лучше закопаю, чем ему доверю. А пистоль и два моих ножика можно спрятать под одеждой. Еще я себе оставил «Чайковский» значок (не знаю зачем, чтоб это существо мой клан не позорило или с надеждой вернуться, все-таки), фляжку, жратву, патроны (они везде идут как валюта), часы, да вообще всякую мелочь, которую можно на что-нибудь выменять. Все это с трудом поместилось в бомжарскую котомку (мне было чертовски жаль свой рюкзак, но ничего не поделаешь…).
Теперь неделю послоняться по лесам, бороду отрастить — и буду настоящий бродяга. Естественно, только внешне.
Спасибочки, солдатик… ехидно проскрипел бомж… Бог тебе в помощь!
Я его шугнул, и он припустил по лесу, так что только пятки сверкали. Потом я накинул на голову драный капюшон и заковылял через поляну, опираясь на посох. К концу дня я содрал ноги в кровь. Не потому что много прошел, а потому что босиком не ходил уже лет тридцать…
Я с него глаз не спускал. Он, типа, даже и не пленник(формально), но от меня так просто не отделается. На вопросы, почему я все время сижу возле больничной палатки я уже не отвечаю. Устал и надоело.
Ногу «Чайке» залатали, но ходить будет или нет — это вопрос. Да что ему? На всю жизнь урод теперь. После капкана и… кхм… допроса нашего. И я сердцем чую, он злобу затаил и мстить будет. Генри это как будто и не волнует! Меня волнует, ее нет…
Она почти каждый день в госпиталь наш наведывается. Знаю, знаю, это в ее правилах — раненых навещать (но сейчас у нас раненых всего два!). Когда меня ранили, она и ко мне приходила тоже, поинтересоваться, как жизнь. Но ОДИН раз. Я для нее снайпер, боевая единица, и меня терять… ладно, не будем. А вот на кой ей этот… партизан сдался? Ну не с Ивашкой (этот дурень с дерева грохнулся и руку сломал) же она сидит по два, по три часа? Ясно, что с пленником этим.
О чем с вражиной можно часами разговаривать? Тут одного допроса бы хватило. А Генри запросто вызнает все, что надо, без пыток и угроз даже…
И себя не пойму — ну на фигища сижу я тут? Как сторожевая собака! Чего я добиться-то хочу?..
Я так подумал, плюнул на это все и решил сам с пленником этим побазарить. Хотя было желание его тихонько придушить (а мог бы — Ивашка б меня не сдал), я вспомнил все, что Генри говорила про психологию вообще и разговор с пленными в частности… вспомнил и применил на деле.
Привет, ему говорю. Кивает. Как тебя звать-то? Молчит. Ладно, я Алекс, а тебя буду звать «Чайкой», идет? Кивает. Курить хош? Руками развел, типа, почему бы и нет. Закуриваем по сигаретке… ага, давно не курил, приятель? сразу видно: выдул полсигареты за один затяг! Чую, разговор щас легче пойдет…
Ты, говорю, Генри спас пару лет назад. Расскажи, как дело было…
Он не против. Рассказывает спокойно, ровным таким голосом, хотя смотрит нагло, прямо в глаза. Не нравится мне это…
Этот его тон, и взгляд, и то, как он посмеивался, вспоминая Генри… короче, злоба во мне начинала бурлить. Виду я, конечно, не подавал, но и мое терпение не безгранично…
