Я ненавижу его эвроматы. Я пришел из того времени, где не допускалась самая мысль, что всякие ящики, начиненные электроникой, станут учить нас жизни. Мы усиливали свои мышцы, зрение, слух, обоняние… Мы милостиво позволяли экскаваторам рыть ямы, ракетам — летать на Луну, мы позволяли себе разглядывать Вселенную в радиоволнах и гамма-лучах, хитроумно ощупывали отдельные микрочастицы, более того — мы были не против, чтобы смешные калькуляторы вели за нас утомительные подсчеты…
Но настал момент, когда наши мозги — ни коллективно, ни поодиночке не могут справиться с миром нами же сотворенной сложности. И мы должны идти на поклон к эвроматам. Должны, ничего не поделаешь.
Но, в сущности, это не так! Мы никому не кланяемся. Эвроматы — живая часть нас, живых, коллективизированная часть нашего мозга. Возможно, они усилят и наш индивидуальный мозг. Я уверен, что Файтер разработает программы соответствующей генетической операции. Но эвроматы тоже усовершенствуются, и начнется что-то вроде межвидовой борьбы, хотя она, эта борьба, должна послужить на пользу обеим сторонам. Наконец, пройдет время, и мы поймем, что, по сути, борьбы не было, что сотворен новый вид социальных организмов с более мощным коллективным и индивидуальным разумом. И, быть может, с такой функцией, которая уже не сводится к нашему представлению о разуме. И наверняка с невообразимо высокими для нас темпами эволюции…
Наша беда, Боб, в абсолютизации индивидуальности. Временами ты ощущаешь себя владыкой великой страны, испытываешь так называемый фараонов комплекс. Но, в общем-то, Боб, ты прекрасно понимаешь, что ты — лишь символ, как бы тотем стоящей у власти группы. И самые умные фараоны тоже понимали это. Твое счастье — в твоей стандартности, близости к среднему уровню. Твое главное достоинство в том, что ты устраиваешь большинство этих людей. Ты согласен подчиняться их требованиям и наступать на горло любому собственному мнению, если оно слишком заметно выбивается за рамки предписанного тебе стандарта.
А Файтер из тех, кто способен менять сам стандарт. Поэтому вы кажетесь непримиримыми врагами. Между тем друг без друга вам не обойтись.
Люди, покушающиеся на стандарты, кажутся тебе и твоей команде красными. Это как в космологии, Боб, — мы смотрим на убегающие галактики и видим, что линии спектра сдвигаются к красному концу. Этот эффект называется красным смещением. Так вот, все, устремленные в будущее, несут в себе красное смещение. Но в конце мы идем за ними и чаще всего по их костям.
Они первыми бьются лбом в опасность и кричат о ней, и твой долг, Боб, слышать их крики. Если бы не они, мы до сих пор бегали бы за мамонтами, размахивая палками и камнями.
Ты скажешь: теперь мы носимся друг за другом, размахивая ядерными боеголовками и лазерными пушками. Верно. Но не это определяет эпоху. На планете так или иначе кормится семь миллиардов человек, и кое-кто из них успел побывать на Луне и Марсе, а сейчас летит к спутникам Юпитера и — что, может быть, самое главное — пытается преобразовать человека и общество здесь, на Земле.
Так вот, прислушайся к людям, о которых через столько-то лет или веков скажут: если б не они, мы до сих пор носились бы друг за другом, размахивая ядерными боеголовками…
Прислушайся, Боб, потому что настоящее, в которое ты целиком погружен, никогда не состоит из одного только настоящего. Настоящее — это сжатая пружина памяти и предвидения, и упаси нас господь забыть об этом и подставиться под адский удар с того или иного конца.
Извини, Боб, по неискоренимой привычке я говорю темнее Дельфийского оракула. Но слушающий да услышит!
Уондеринг».
Президент умолк и потянулся к стакану с соком.
— По-моему, мы не можем рассчитывать на этого Уондеринга, — задумчиво произнес Сэм. — Он явно не с нами… Вот уж не подумал бы. Мне казалось, они с Файтером смертельные враги — как раз из-за этих эвроматов, или нет?
— Между смертельными врагами и смертельными друзьями невелика дистанция, — усмехнулся Джи-Пай. — Древний Фил может видеть в Файтере свое, так сказать, лучшее я, то, которое он сам не сумел реализовать. Такое бывает…
— Давайте разбегаться, только без всяких красных смещений, — со слабой улыбкой сказал Президент и потер переносицу. — Уондеринг считает меня вашим стандартом, а стандарту положено веровать. Так вот, я хотел бы верить в добрую волю Уондеринга.
— Смотри, Бобби, — вставая, сказал Сэм. — Я профессионал и чувствую, что этот Файтер блефует. Мои ребята могут легко проверить мою гипотезу. Впереди целая ночь, а другой у нас может не быть…
«Я теряю целых семь ночей с Мэри и то не давлю на Боба, — подумал Шедоу. — Лишь бы этот бык не наломал дров… Если он на свой страх и риск потрясет Файтера, все пропало. Мы наверняка попадемся в какую-то простенькую ловушку, а главное — сорвется вся моя игра… Древний Фил недаром решился на завтрашнюю поездку. Он прозрачней, чем думает, для меня — прозрачней… И хорохорится — куда тебе там! Иначе зачем он стал бы носить свой парик? Ведь все знают, что он давным-давно лыс, как колено… Ему неохота выглядеть стандартным яйцеголовым. Как же — сокрушитель стандартов! Значит, он еще рассчитывает совершить то, что не успел в своей слишком долгой и слишком праведной жизни — вот и вся психология… Пусть совершает!»
— Я тоже вполне доверяю Древнему Филу, — вступил он в разговор, — и прошу тебя, Сэм, не предпринимать ни одного шага против Файтера. Во всяком случае ни одного шага, не согласованного с Бобом и со мной. По-моему, завтра днем все экземпляры его доклада лягут на этот стол.
Президент удивленно посмотрел на Шедоу, но ничего не сказал.
«Надо как-нибудь выяснить, не скрывает ли и Файтер идеально отполированный шар под своей роскошной шевелюрой», — мелькнула у Шедоу весьма никчемная, хотя и слегка позабавившая его мысль.
8
Раннее утро с трудом втискивалось в сознание Джима Файтера. Он лениво встал и с полчаса бесцельно проблуждал по коттеджу, таская на себе совершенно опустошенную снотворным и оттого бесполезную голову. Потом заставил себя сварить кофе и несколько минут поболтаться под душем. И снова стал бродить по комнатам, утешаясь вновь обретенной способностью к размышлениям.
Вот уже утро, думал Файтер, и ничего не произошло. Тройная доза снотворного, достаточная для длительной блокады действия Труз-маски, не пригодилась, только довела до одури. Похоже, все обо мне забыли…
Тишина. Я всю жизнь гнался за тишиной, и вот она — настоящая тишина. Садись за стол и твори, все звуки ушли из этого дома. Не носится по лестницам с громом стартующей ракеты младшенький, Пит, не пристает с заковыристыми вопросами старший, уже понемногу бунтующий Джимми. И средний, Энтони, тоже не встревает в самый неподходящий момент с предложением сыграть в шахматы. Мало ему домашней ЭВМ, мало она его бьет… И Сьюзи не придет в мой кабинет и не станет тыкаться носом в затылок, как щенок, которому скучно…
