Ладно. Это я перебрал с фантазиями. Завтра видно будет.
3 августа
Снова не добрался до аптеки. Перехватили на «пятачке». Подхожу, здороваюсь со всеми, а они как-то странно смотрят, косятся, отвечают невнятно. я понять ничего не могу.
И тут Пандарей из участка выходит и спрашивает: «Аполлон, а ты почему не в суде?» У меня ноги так и подкосились. «В каком суде?» – лепечу, а сам думаю – неужели за желудочный сок в пособничестве обвинить хотят, так я не один такой, нас много сдавало. Спасибо Полифему – он как хлопнул меня по плечу, да как гаркнул: «Штафирки гражданские, в тылу отсиделись, да как они смеют военных людей судить, не переживай, Феб, мы им не дадим спуску, твоего зятя защитим». И только тогда я понял, что это не меня, а зятя моего касается. Спрашиваю – что случилось-то? Ну и выяснилось, что Силен с утра видел, как привезли Харона в наручниках в суд, а потом люди трепались, будто мой зять предателем оказался.
У меня словно камень с души упал. Какой из моего зятя предатель? Харон человек несдержанный, небось в глаз кому засветил от эмоций, а люди, как всегда, все неправильно поняли. «Не могло этого быть, – объяснил я своим, – вы что, он же против марсиан воевал».
Наши сразу успокоились и на тему компенсаций переключились. Пока Силен не рассказал потрясающую новость про господина Никострата, который получил-таки орден – как герой сопротивления. «Да разве это ж орден, – возмутился Полифем, снова ко мне апеллируя, – помнишь, Феб, какие у нас награды были, настоящие, не то что эти нынешние фитюльки». А Пандарей пояснил, что «секретаря господина мэра в столицу вызывают» – для перевода на большую должность. Тут уже наши засомневались. Ладно звезду на грудь, но чтобы повышение в столицу! А Парал, как всегда, ввернул: «Ты бы еще, старичок, сказал, что ему не губернатор, а сам президент вручать награду будет», – и все начали хлопать по спине Пандарея, а тот разозлился и принялся орать, чтобы мы не собирались больше чем по трое, поскольку, хотя враг и повержен, но режим чрезвычайного положения никто не отменял. Так прямо и сказанул – «режим чрезвычайного положения».
И я побрел в аптеку. Но по дороге решил-таки в суд заглянуть. А на входе охранник стал и меня внутрь не пропускает. «Не велено, господин Аполлон», – говорит. Как же так, говорю, ведь я заслуженный учитель, гражданин, почему не велено? А он на своем стоит. И так я ему растолковывал свои права, и этак, что он согласился наконец начальника привести. И выяснилось, что его начальник – мой бывший ученик Эсхил. Так себе был ученик, поведения только примерного, да язык был неплохо подвешен, что в суде и пригодилось. Вот выходит он и говорит – «Я вас сильно уважаю, господин Аполлон, но ваш зять – форменный негодяй, коллаборационист подлый, марсианам пособничал. Уважаемые люди, герои сопротивления, своими глазами видели, как он на марсианской машине домой приезжал. Теперь его будут справедливым судом судить, и даст господь, справедливо покарают через соответствующую процедуру».
Я так и обмер. Ну и дела! Теперь ясно, что никакая это не ошибка. Бывает, конечно, что суд ошибается, но люди-то правду знают, от них ничего не скроешь.
От волнения у меня даже пот на лбу выступил, я из кармана платок вытащил и тщательно вытерся им. Эх, не видать мне теперь компенсации как своих ушей. За такого зятя не то что получить что-то, своего бы не лишиться. Нет, ну и Харон-то каков! Надо же, сколько живу, не перестаю поражаться лицемерию людей. Какие ведь речи он задвигал против марсиан, и как убедительно. Неужели это была всего лишь маска? Как хотите, а не верю, что он к марсианам сознательно подался! Скорее имело место то, что я и называю накоплением критической массы. Уверен, все эти последние события так на него повлияли, что он переродился и даже не заметил, как оказался на стороне марсиан. Удивительно, но факт!
Вот только как мою дочь угораздило с таким слабохарактерным человеком связаться? Хотя я и сам хорош, не разглядел вовремя перемену в зяте.
Тут толпа у входа в суд зашевелилась, забурлила, и сквозь нее Харона повели. Шел он, голову опустив, на людей не глядел, от стыда, наверное, за сущность свою двуличную.
И так я смотрел на него, что, видно, он почувствовал, поднял голову и прямо мне в глаза уставился. И узнал, конечно, даже подался ко мне всем телом, будто извинения прося, но я окатил его таким разочарованием и презрением, что он отвернулся и сплюнул себе под ноги.
А ученик мой, Эсхил, руками развел, что, дескать, с коллаборациониста взять, ладонь в крепком пожатии стиснул, крепитесь, мол, и следом двинулся. Ну а я домой отправился, не переставая возмущаться в душе. Какой, однако, хам, на меня, своего тестя, плюет. И это после всего того горя, что он принес нашей семье. Нет, надеюсь, вся эта история станет для моей дочери настоящим уроком, и она выйдет наконец замуж за достойного человека, способного уважать и ценить хорошее отношение.
Не забыть бы только завтра купить капли в аптеке, а то так и не доживу до этого счастливого дня.
И вот – один. Уже друзья далеко,
И трижды проклята моя дорога.
Девиз был – «Все за одного»,
И в этом был успех.
Успех пришел – и никого.
Лишь я – один за всех.
У-Янус исчез ночью с воскресенья на понедельник. Всю неделю он нервничал, несколько раз заговаривал с А-Янусом, и видно было, что собирался сказать что-то важное, но в последний момент вспоминал о другом, не менее важном, и припускал прочь по институтскому коридору, рассеянно отмахиваясь от изумленных коллег. Он забывал спрашивать о том, что было вчера – и сотрудники начали путать Янусов, потому что последнее время внешне они почти не различались. Все знали, что это означает, и, втайне жалея обоих, терпели странности У-Януса, осторожно пытаясь выведать у А-Януса, кого он прочит в свои преемники, когда «все случится». Особенно усердствовал Выбегалло, которому третий год не удавалось выбить средства на новый проект «Голубой ковчег». Суть проекта заключалась в том, чтобы забросить под купол выведенной из эксплуатации станции «Венера-2» «всякой твари по паре», и всего через двести – триста лет наблюдений… После отказа в государственном финансировании Выбегалло некоторое время терроризировал представителей большого, среднего и даже малого бизнеса, но и там не преуспел и окончательно утвердился, что передовое исследование просто обязан финансировать НИИЧАВО. Пользуясь старыми связями, оставшимися еще со времен исследования павианьего наречия, он выписал для работы из Сухумского питомника двух орангутанов, полагая, что такое рвение не останется незамеченным. И не ошибся. Эксперимент заметили все. Орангутаны, помещенные «для сохранности» в свободную клетку вивария, очень быстро выучились у вурдалаков из соседнего вольера играть в «пьяницу» и выражать свое неодобрение относительно несправедливости окружающего мира недвусмысленными и чрезвычайно экспрессивными жестами. Один из них, орангутан по имени Ева, и продемонстрировал на большом заседании Ученого совета, куда Выбегалло «для наглядности, значить», притащил своих питомцев, причесанных, подбритых и выряженных в крахмальные сорочки и «во избежание» подгузники.
